Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

— Академик! Тронемся на Черные земли или так и не решено?

Иван Евдокимович появился на пороге и, делая вид, что сегодня тут впервые и будто только что поднялся с постели, протирая глаза, сказал:

— Опасно. Сами видели, какая она у меня: вот-вот и третье существо на свет явится. — Академик не мог предполагать, что именно эти слова больно ударят Акима Морева, а они-таки ударили:

«У них появится третье существо… а скоро появится и у тех… Возможно, мы потом встретимся, но как далекие знакомые… Словом даже не перекинемся», — подумал он и произнес:

— Нога болит. Где-то застудил ее. Помню, отец говорил: «Человек после пятидесяти лет все одно, что хата: тронь — гнилушки посыплются. И климат будто тот же, а ему холоднее». Климат, климат, — пробормотал Аким Морев и поднялся с дивана, сильный, широкоплечий и злой. — Вот и из меня гнилушки посыпались: нога-то болит.

— Ну, до гнилушек вам еще прыгать да прыгать, — понимая, о каких гнилушках говорит гость, промолвил академик, но ничем существенным утешить его не смог, а только сказал: — Не горюйте. Есть такая поговорка: «И это пройдет». Горе — пройдет, радость — пройдет.

— Хорошая поговорка… для других. Где бы умыться-то мне?

И, умываясь в коридоре из жестяного рукомойника, Аким Морев через щель увидел у домика Иннокентия Жука и Егора Пряхина: в ожидании выезда на Черные земли они сидели на лужайке и беседовали.

— Подлечился, Егор Васильевич? — спрашивал Жук, хитренько закатывая глаза. — Ну, и пир ты дал: сто лет помнить будут, да еще потом двести лет рассказывать. Чабанов-то только-только подобрали: кто под забором свалился, кто под сараем, а иные прямо на дороге. Ясно, чабану земля — перина первейшая.

— Кулак под голову, землицу под бок и уснул, — соглашался Егор Пряхин, покрутив головой. — А так что ж? Кланя мне полкрыночки сберегла. А тут опять лечиться будем? — с живой охотой заговорил он, кивая на домик Анны.

— Э-э, нет! Аким Петрович, видел ведь, стаканушку вечор влил в себя и этим ограничился. Ограничиваться и нам придется, браток: по партейным делам едем, — заключил Иннокентий Жук, растирая виски. — Отпраздновали удаль Егора Васильевича Пряхина и, стало быть, теперь — обрез.

— Обреза не будет: свадьба наклевывается, Иннокентий Савельевич, — снова заговорил Егор Пряхин. — Анна собирается, видно, Петра-то своего на Ельке поженить. Значит, опять ударим в колокола-колокольчики.

«Петр, значит, женится на Ельке, а потом опять свадьба: Елена выходит за Ермолаева», — мелькнуло у Акима Морева.

2

К завтраку Анна приготовила жареную с ребрышками баранины картошку, что делала мастерски, и, усевшись за стол, сказала:

— Давайте уж откровенно, Аким Петрович… Кажется мне, Елена чего-то озорует. Обидели вы ее чем-то…

— Анна Петровна, не нарушайте нашей дружбы, не напоминайте о сестре. А товарищей, Иван Евдокимович, надо угостить… или, как они говорят, — подлечить. — И Аким Морев неестественно громко захохотал.

— Оно так, оно так, — проговорил Иван Евдокимович, думая о своем: вчера секретарь обкома дал согласие побывать в отделении Академии наук, посмотреть «дела»: посевы, лесопитомник и прочее. Какое-то впечатление произведут они на него? И удастся ли своими делами убедить его, что академику вовсе не надо переправляться в город и создавать там филиал Академии наук. Здесь столько полезных для всего Поволжья дел закладывается.

Анна уже знала его «оно так, оно так» и потому сказала:

— Я сейчас позову их, Аким Петрович.

Она вышла той осторожной походкой, какой ходят беременные женщины: чуть отклонившись назад, покачиваясь из стороны в сторону, как утица. И до чего она в своей беременности казалась сейчас красивой! Все в ней одухотворено сознанием, что она скоро одарит род людской новым живым существом, созданным ею — матерью, зачатым в любви, ради которой люди переплывают порою океаны, бороздят небо, пешком пересекают глухую тайгу, становятся героями. Об этом чувстве написаны тысячи романов, поэм, к обладанию этим чувством устремлены миллионы людей.

«Да, пожалуй, никогда женщина не вызывает столь высокого к себе чувства, как именно в эту пору. Ах, Елена, Елена, как бы я берег тебя в такую пору». В этот миг Аким Морев затосковал по Елене до боли в сердце, и в нем возникло непоборимое желание вернуть ее.

— Хорошо бы? Конечно, хорошо, — невольно прошептал он.

Иван Евдокимович, поняв, что эти слова относятся к поездке в отделение, сказал:

— Ясно, хорошо. Жизнь, Аким Петрович, порою ломает и Геркулесов.

Аким Морев хотел было спросить: «Почему это я Геркулес?», — но в столовую уже входили Иннокентий Жук и Егор Пряхин, оба наигранно светясь лицами, стремясь скрыть хмель. Они поздоровались и присели, отставив от стола стулья, вертя в руках поношенные кепки.

— А вы вешайтесь. Вешайтесь, — по-разломовски проговорил академик и, когда те в коридоре повесили кепки, пригласил: — А теперь к столу. Анна Петровна решила вас малость подлечить.

— И мы на то согласны, — хитренько улыбаясь, откликнулся Иннокентий Жук, кладя огромные загоревшие руки на чистую скатерть, на которой они казались совсем черными. Предколхоза быстро убрал их, словно опасаясь чернотой загара испачкать белую скатерть.

— Значит, люди сознательные, — одобрив «подлечить», полушутя вымолвил Егор Пряхин и с удовольствием тряхнул большой головой.

В столовую вошли Лагутин и Назаров: узнав, что секретарь обкома в рань утра собирается отправиться на Черные земли, они чуть свет всполошились и долго наблюдали за домиком Анны Арбузиной. Как только в нем скрылись Иннокентий Жук и Егор Пряхин, Лагутин и Назаров решили, что хозяева поднялись и, стало быть, можно их посетить.

Пригласив их к столу, Иван Евдокимович забеспокоился:

— Что-то Аннушка долго! Пойду помогу. Извините, на минуточку покину вас.

Назаров начал первый, озираясь на дверь, полушепча:

— Аким Петрович, беда!

— Ну беды-то пока нет. Ты уж очень, — перебил его Лагутин, легонько постукивая пальцами по столу: это был условный знак — не распускайся, Назаров.

Назаров сердито отмахнулся, продолжал:

— Беда, Аким Петрович: академик решил вытряхнуть с полей агрономическую передовую науку. Были мы с ним в поле, и он: «Зачем клевер сеете? Долой его: сам подох и землю испоганил». Вот как.

Иннокентий Жук в эту минуту хитренько прищурился и рассказал:

— Недавно зашла к нам в правление инструкторша из райисполкома… Молоденькая еще, в дочки мне годится, и настаивает: «По плану райисполкома вам положено вырастить пять тысяч цыплят. У вас, слышь, мельница, слышь, столько кормов». Чем ее срезать? Отказаться — шум поднимет. Ну, я и повел такой разговор: «Невозможно на мельнице цыплят разводить. У нас там поросята. Но не они помеха, а крысы. Здоровые, прямо слоны. Иная во время корма подскочит к поросенку, плечом вот так отпихнет его, а корм сожрет». Гляжу, инструкторша не понимает. Добавляю: «А с цыпленком что она сделает, крыса? Схватит его — и в норку».