Волк и семеро козлов

– Уй-ёё! – взвыл потомок Чингисхана, опустился на корточки и уперся спиной в дрожащего паренька.

– В следующий раз кадык сломаю, – укладывая голову на сумку с вещами, с невозмутимым спокойствием предупредил его Ролан.

Он готов был перегрызть горло любому, кто собирался силой отобрать его место. Нижняя полка – это не просто прихоть, это жизненная необходимость. В купе жарко как в бане, горячий воздух поднимается вверх, и если внизу духота, то наверху и вовсе ад. Окна в камере нет, только отдушина, воздух через которую едва поступает. Окна с матовым непрозрачным стеклом есть в коридоре; их можно опустить, но никто этого не делает, потому и ужасное пекло в вагоне.

– А мне ты что сломаешь? – спросил коренастый с шарообразной головой.

Ролан в упор посмотрел на щекастого и задастого, вдалбливая в него тяжелый гипнотический взгляд:

– Я тебя ща самого сломаю!

Щекастый дрогнул, поплыл, будто студнем сполз с нижней полки и забрался на верхнюю. Да по нему и было видно, что не может он тягаться на равных с матерым зэком.

– Ва-аще, страх потеряли, – недовольно пробормотал шароголовый, усаживаясь на освобожденную полку.

К нему тут же подсел татарин. Потирая отбитые, но все же зрячие глаза, он злобно, хотя и беспомощно, смотрел на Ролана. В конце концов досталось пучеглазому парню.

– Ну чего стоишь? На пол! Сидеть! – гавкнул на него татарин.

Он был в одной майке, и на его груди просматривались две волчьи стаи, сцепившиеся друг с другом в жестокой схватке. Красиво исполнено, видно, что специалист работал, но по большому счету эта картина ничего не проясняла. То ли татарин давал понять, что смысл его лагерной жизни – это грызня со всеми, то ли заявлял о себе как о воровском бойце, то ли он просто поклонник дикой звериной красоты. Молодой еще, лет двадцать пять ему, может, чуть больше, а в нынешние времена тюремные татуировки часто накалывают наобум, без какого бы то ни было знакового смысла.

Но шароголовый имел наколки, которые подтверждали его высокий лагерный статус. Он был в футболке, когда конвоир заталкивал его в купе; ворот немного сдвинулся в сторону, и Ролан успел заметить под ключицей шестиконечную звезду, а если точнее, шрамы, которые остались на ее месте. Возможно, когда-то он был крутым лагерным авторитетом или даже законным вором, разжалованным за какие-то грехи. А может, наколол эти звезды не по рангу, за что и поплатился. В таких случаях самозванцам дают срок, чтобы вывести наколки – можно стеклом вырезать или огнем выжечь. Шароголовый, похоже, выбрал первое. Но под шрамом все равно заметна была звезда.

Пучеглазый парень жалко кивнул и сел на корточки, спиной прижимаясь к двери. Ему полагалась лежанка между полками второго яруса, но на ней сейчас полулежал верзила с пятидесятым размером ноги, поскольку доска уложена была на его полку. Если эту лежанку откинуть, то свободное пространство в купе и вовсе станет с овчинку. Поэтому лучше пусть он сидит на полу…

Шароголовый пристально смотрел на Ролана, нервно пожевывая нижнюю губу, наконец спросил:

– Ты кто будешь?

– Тихон я. Честный арестант. И давай без вопросов, – небрежно поморщился Ролан.

– А если ты петух?

Тихонов так резко вскочил со своего места, что коренастый невольно зажмурился. Но Ролан не стал бить его. Он погасил скорость, плавно сел на свою полку.

– Ты, фраер, лучше меня не трогай. На мне столько жмуров, что ты мне в тягость уже не будешь. И срок у меня под самую завязку, четвертной неразменянный…

– И где ты фраера видишь? – злобно сощурился шароголовый.

– А кто ты такой, если у тебя ракушки на звездах!

Коренастый дернулся, как будто его прижгли паяльником.

– А это не твое дело! – злобно прохрипел он, пытаясь пошатнуть Ролана силой своего взгляда.

– Как это не мое? Ты базар начал, а не я. Ты спросил, я ответил. Теперь ты ответь. Кто ты такой? Ерш самозваный, или по ушам получил?

– Шар я, а не ерш. Погоняло у мен Шар.

Ролан про себя назвал его сдутым Шаром. Не смог шароголовый вынести тяжести его вопроса, потускнел. Что-то с ним неладно, поэтому и не хочет рассказывать о себе.

– Не знаю такого.

– А много ты знаешь? – свирепо посмотрел на него татарин.

– Тебя точно не знаю, – надавил на него взглядом Ролан.

– Да мне до колена, знаешь ты меня или нет!

– Баяз, осади! – одернул его Шар. – Нам здесь буза не нужна, понял?

– Я-то понял, – надулся татарин, косо глянув на Ролана. – Его счастье, что буза не нужна… Чо смотришь?

Баяз резко вскочил со своего места и накинулся на загорелого паренька, что лежал на второй полке.

– Давай на пальму, понял?

– Да пошел ты!

– Чо?!

Из рукава Баяза будто сама по себе выскочила заточка с похожим на шило клинком.

– Ща буркалы выколю!

Чувствовалось, что загорелый паренек хлебнул в этой жизни лиха, пообтерся в ней, обтесался, но все-таки его внутренней силы не хватило, чтобы сдержать напор бешеного татарина. Хотя Шар и сказал, что буза им здесь не нужна, но парень все же дрогнул и перебрался на багажную полку.

Вагонзак отправился в путь в тот же день. Конвой наконец опустил вниз фрамуги зарешеченных окон в коридоре, и в купе стал поступать свежий воздух.

Обед выдали сухарями, зато на ужин были горячие макароны с запахом прогорклого масла и чай. Ролан съел немного, а пить не стал вовсе. И без того хотелось до ветру, а для этого нужно было идти в сортир в конце коридора. Но такой подарок давали строго по расписанию.

Выход по нужде по своему размаху напоминал операцию по посадке в вагонзак – столько же шуму, разве что без собак. Конвойные наглухо перекрывали все гипотетически возможные пути-выходы, и заключенных по одному, с криками, руганью и улюлюканьем начали выпускать в сортир. Не важно, какого веса у тебя нужда – две минуты на оправку, и обратно в купе. Не успел, доходишь в штаны… А если чай в почках разыграется, если снова вдруг захочешь, терпи до утра…

Ролан думал, что поезд будет кланяться каждому столбу, но, как это ни странно, он шел без остановок. Одни сутки, вторые, третьи…

Первое время конвойные беспрестанно мельтешили перед глазами, ходили взад-вперед по коридору, наблюдали за заключенными. Но с каждым днем караульные появлялись все реже и реже.

На четвертые сутки поезд застрял на какой-то станции, простоял весь вечер, всю ночь и только днем продолжил путь. Тогда-то Шар и потревожил Ролана. Подсел к нему, заговорщицки глянул в глаза:

– Я смотрю, пацан ты правильный, стучать не станешь. Короче, дело такое…

Шар задумал побег. Непонятно, где он раздобыл фрезу с алмазным напылением, но факт оставался фактом – инструмент для этого и непреодолимое желание оказаться на воле у него были. Он ждал, когда караульные потеряют бдительность, ослабят надзор. И еще он хотел, чтобы Ролан занял место на втором ярусе, освободив свое место для татарина. Шар и Баяз должны были делать пролом в полу, а Ролану предлагалось встать на шухер.