Волк в ее голове. Часть III
Шрифт:
– Ты не понимаешь…
– Интересно, че он скажет, – мой голос дрожит, – что его девица забивает ногами священников, и потом…
Диана утыкает свою холодную ладошку мне в губы, так что остаётся только мычать и вдыхать сладкий запах мармелада.
– М-м… п… – Я грубо отталкиваю руку Диану. – Сказал: остаюсь!
– Господи…
Диана швыряет недоеденного медведя в упаковку и обхватывает голову. В черных глазах проступает отчаяние, и я ловлю себя на неуместной сейчас, к Диане, жалости.
Шоссе за окном омывает жёлтый свет фар, и к заправке подъезжает
Я внутренне напрягаюсь.
Пусть он уедет.
Пусть…
Из машины выходят немолодая пара. Мужчина открывает клапан бензобака, женщина прогуливается рядом, поёживается, обхватывает себя руками. Ветер играет её светлыми-светлыми, как у ангела, волосами, и это успокаивает.
– Он будет с минуту на минуту. – Диана подносит голубую медвежью культю ко рту, морщится и кидает останки в упаковку. – Чел, пожалуйста. Пожалуйста, блин, пожалуйста.
– Достала уже. – Я хватаю пластиковый стаканчик, обнаруживаю, что там остался лишь сахар на дне, и с хрустом сминаю. Боль молнией отдаётся в порезанном пальце. – Достала. Не хочешь извиниться перед отцом Николаем – иди в жопу. Со своим «с-минуту-на-минуту»-парнем. С этой сумкой. Идите вы все…
– И моя маманя?
Я будто спотыкаюсь об этот вопрос и глупо открываю, закрываю рот.
– Ну-ну, слушаю. – Диана достаёт фиолетового мишку, раздирает пополам своими тонкими пальцами и беззлобно, вяло замахивается.
Мармеладная башка ударяет в мою ключицу и отскакивает на пол. Следом – в подбородок – летит мармеладная задница. Затем зелёный мишка. И ещё красный, и жёлтый, они обрушиваются на меня нелепым ягодным дождём.
Не зная, как на это реагировать, я достаю сумку Вероники Игоревны и нарочито кладу на стол.
Открываю.
На Артура Александровича вытаращивается куча залежалого хлама: наушники, оранжево-зелёный листок «Поморских аптек» с лыбой-доктором и девизом: «Следим за вашим здоровьем с 1995 года», бумажное письмо… ещё один аптечный купон.
И ещё один.
Подняв бровь, я собираю купоны в левой руке: четыре… пять… шесть-семь-восемь. Девять.
Гладкие и мятые, старые и новые, выцветшие и яркие.
«Поморские аптеки». «Скидка 7%».
«Поморские аптеки». «Скидка 9%».
«Поморские аптеки». «Скидка 5%».
– Твоя мама так часто туда ходит?
– А?
Я машу купонами и повторяю:
– Твоя мама часто покупает в «Поморских»?
– Извини, в «жопе» плохо слышно. Гавно звуки глушит.
Секунд тридцать я увязываю продукты жизнедеятельности и мой вопрос.
Типа сарказм?
Типа «получи, фашист, гранату»?
Пока я туплю, Диана забирает купоны и просматривает.
– «Наши адреса», – демонстративно читает она. – «Улица Челюскинцев, 25. Улица Красноармейцев, 19. Первая линия, 67. Улица Луговая, 16а. Пятая линия, 43. Шестая линия, 96». По-твоему, маманя просрала все наши деньги, так что нас коллекторы чуть не подожгли, но аптеку выбирала подальше, – Диана трясёт
купонами, – и ПОДЕШЕВЛЕ?Я не отвечаю. Да, среди адресов нет ничего близкого к дому Фролковых или к гимназии, но откуда-то эти бумажки взялись?
В таком, блин, количестве?
Колокольчик двери звенит, и заправка наполняется промозглым холодным воздухом. У обочины, рядом с «бэхой», припарковался темно-синий седан – двухдверный, с клиновидным корпусом.
Дверца со стороны водителя приоткрыта, в салоне горит свет. Хозяина не видно.
– Жень… – глухо говорит Диана кому-то. Она швыряет купоны в сумку и быстро идёт к выходу. Меня прошибает пот, и в солнечном сплетении проползает что-то холодное, склизкое.
Её парень
Не хочу его видеть. Не хочу.
– Жень, не заходи! – повторяет, как сомнамбула, Диана. – Погнали сразу…
Как же всё не вовремя.
Как же не вовремя вся эта жизнь.
Когда я неохотно, через силу, через тошноту поворачиваюсь, Диана уже висит на мужике у входа и утягивает его наружу. Именно мужике: судя по одежде и телосложению, ему отстучало лет тридцать-сорок. Лица не видно, потому что Диана как анаконда обвилась вокруг своего бывшего. Затем мелькает борода, глаза, и я глупо хихикаю.
Это Леонидас.
Леонидас.
Нет, правда, это…
Это какой-то пиздец.
Сон третий. Ничего себе поездочка
Тусклый свет фонаря пробегает по боингоподобному салону и сменяется полумраком. Спустя пару-тройку секунд это повторяется. И повторяется спустя ещё пару-тройку секунд, словно череда патрульных с фонарями ищет на заднем сиденье беглого преступника.
Всякий раз я зажмуриваюсь, а потом вглядываюсь в мутную черноту снаружи.
Деревья, деревья. Они качаются, выгибаются на фоне белой-белой луны, а вокруг них завиваются вихри чёрных птиц. Вдруг мелькнёт остановка с советской мозаикой, или детская площадка пробьётся из-под земли, косо, боком, из последних сил, а за ними встают из темноты те же деревья, и та же луна плывёт поверх.
Окна запотевают, двигатель ровно гудит, и дворники елозят, скрипят по лобовому стеклу.
– Милый друг? – голос звучит нарочито сурово, будто играет в уверенность, которой нет. – Долго будем молчать?
В салоне душно и тепло, и слишком пахнет мужским дезодорантом.
Я отворачиваюсь от окна. Между передними сиденьями светится жидкокристаллический дисплей: тахометр и индикатор повышения, термометр, топливный индикатор. Ярко-оранжевые графики уносятся вперёд, к ускользающему горизонту, к угловатому, цифровому миру восьмидесятых годов.
Мы едем следом. Леонидас выворачивает руль с ассиметричными осями. Диана сгорбилась на пассажирском сиденье, у магнитолы. Ногтем среднего пальца она переключает радиочастоты – бездумно, механически, как зомби.