Волк в ее голове. Книга II

Гортанный кашель обрывает его на полуслове. Давясь в приступе бронхита, кассир качает головой и уходит в подсобку. Одинокая калитка обжигает мою руку через бумажный пакет – обжигает так, словно ладонь окунули в кипящее масло.

Повар заканчивает уборку и терпеливо ждёт, пока я выйду. Он запирает за мной дверь на засовчик и поворачивает табличку с часами работы (чёрные цифры на белом) обратной стороной, отчего получается фатальное сочетание текста таблички с текстом неоновой вывески:

КАЛИТКА НАВСЕГДА

ЗАКРЫТО

***

По голубой проталине неба дрейфуют тяжёлые, как атомные крейсеры, облака. Иногда они закрывают солнце, отчего холодает, и я жалею, что надел вместо нормальной куртки балахон с Губкой-Бобом. Иногда весеннее солнце прорывается, и верхушки растрёпанного леса за городом загораются рыжим пламенем – будто свечи. Тогда через улицу протягиваются ярко-жёлтые полосы, на стенах набухают смоляные тени. Длится это минут десять. Затем гурьбой наползают новые тучи, и свет тускнеет, бледнеют очертания, и на глаза будто надевают синевато-холодный фильтр. Будто цвета и краски стекают с неба и домов, обнажая безликий, бесшовный мир.

«Мир Дианы», – ловлю я себя на мысли и тут же вздрагиваю от далёкого визга, который сумрачным эхом проносится над крышами. Ноги сами несут меня прочь от звука – на первую же улицу, где мелькают прохожие.

В детстве нас пичкали байками о заводском районе: призраки, убийцы и прочая требухня. Окно в дороге. Да-да: рама, стекло, подоконник, а под ними – полотно автострады. Словно дом захлебнулся в асфальте. Бр-р.

И без того немноголюдная округа зловеще пустеет и затихает, будто перед грозой.

Я сворачиваю на вторую слева улицу, как объяснил кассир. В нос ударяет запах шпатлёвки.

«ТИПОГРАФИКА. МЫ ПЕЧАТАЕМ БЫСРТО И ДЁШЕВО»

«ADRAUREUR. ДОСТАВКА ГРУЗОВ ПО ВСЕЙ РОССИИ»

БАР «ЖОПА»

«ВНИМАНИЕ, ПРОПАЛА МАМА…»

Волосы на загривке будто стягивает невидимая рука, я останавливаюсь.

Оно? Объявление Дианы тихо шелестит на ветру, левее темнеют двустворчатые двери бара, которые детально разрисовали под две половинки женской попы. Промеж них сочится приглушённый тяжеляк в духе девяностых, со стены белым неоном тянется стрелка с подписью «Иди в задницу». Тут же висит мерзотный плакат «Фекального вопроса» – от концерта месячной давности.

Чувствуя тревожный азарт, я открываю левое полупопие и захожу в тёмный, с кислотно-жёлтой подсветкой зал. По ушам и подошвам ударяют басы. В дальнем конце помещения, в его пульсирующей хмари, танцует одинокая девушка. Из неонового марева поднимается фигура ди-джея, который держит в руке толстый шнур – держит не как провод, а как дубинку, будто чего-то боится.

– Куда! – Тень шагает навстречу. – Куда прём? Предупреждали ваших?

Я чувствую, как мои брови сами собой ползут на лоб. «Ваших»?

Тень изображает нацистское приветствие и следом – жест «убирайся подальше».

– А, – я как можно дружелюбнее улыбаюсь и выбираю на телефоне фото Дианы, – это стрижка. Современная стрижка. А я ищу свою подругу. Вы не?..

– Мне опять зубы с пола собирать? На выход!

Ди-джей ладонью указывает направление.

– Клянусь! Только посмо…

– На выход!

– Вам так сложно на фото посмотреть? – Я тычу сотовым вперёд и с обидой добавляю: – Неужели за две секунды пострадают чьи-то зубы?

Ди-джей замолкает. Размышляет с полминуты, затем берёт мой телефон и подносит ближе к глазам. Свет экрана мягко очерчивает качка-старика лет пятидесяти. Костистый лоб прорезают морщины, опускаются уголки губ.

– Не знаю, – Тон ди-джея смягчается. – Ходила тут одна. Доходилась.

Весь мой азарт обрушивается куда-то, ноги слабеют.

– В смысле?

– «В смысле» район такой… – Ди-джей бросает взгляд на танцующую девушку и пожимает плечами. – То ваши делов наделают, то…

– Да не из скинов я! – Голос у меня дрожит. – Это точно она? Тут, на фото, она моложе.

– Не знаю.

– Как, не знаете? Вы только что…

– Не в мою смену было! Сказали… ну, хорошенькая, сказали. И что-то там про рыжий цвет. То ли куртка у неё рыжая. То ли волосы…

Ди-джей снова оглядывается на танцующую девушку и не заканчивает предложение. Руки её вспархивают, перекрывает неоновый свет, и мягко опускаются.

– И чё теперь?.. – Я до боли стискиваю телефон. – Чё с ней? Где она?

– Кто? – Старик пытается отвести взгляд от танцовщицы, но голова его неизменно возвращается обратно, будто дверь на доводчике.

– Рыжая девушка!

– Я откуда знаю? Полиция, вроде, выезжала. Скорая. – Ди-джей наконец поворачивается и меряет меня неприязненным взглядом. – У них и спрашивай.

Голова бухает, когда я выхожу наружу. Солнце утекает за дома, вытягивает, будто на дыбе, сизые тени. Мне холодно, и почему-то тянет смеяться. Улица напоминает тёмный коридор: слева угрюмые пакгаузы, справа забор железной дороги; фонари ещё не зажглись. Не уверен, что они вообще здесь зажигаются.

«Посмеёмся, когда ближайшее время найдут их трупы», – тихим, спокойным голосом девушки-коллектора отвечает память.

Да сколько рыжих девиц в городе?! Сотня уж точно наберётся, а найдутся и те, которые красятся, и русые, и блондинки. Блондинки при свете фонаря покажутся рыжими!

Возможно же, что бы ди-джей ошибся?

Конечно.

Он даже не видел ту девушку. Услышал от кого-то и пересказал мне, как запомнил. Старый испорченный телефон – не более.

Старый испорченный телефон.

Телефон.

Я достаю мобильный и набираю Диану.

– Данный номер не обслуживается.

В животе пробегают холодки, но я держу себя в руках: переключаюсь на приложение «Почтампа» и открывают страницу Дианы. Она всё так же распята на аватарке, всё тот же статус заверяет, что не останется голосов, а останется лишь музыка. И только на стене – новое сообщение.

Олег Петраков

8 апреля 2018 в 22:12

Чё, мамочку потеряла? Поплачься

Я рассматриваю эти строчки непонимающим взглядом, и откуда-то из глубины поднимается тихое, зловещее отчаяние.

Почему в гимназии никто не знает?

«Посмеёмся, когда ближайшее время найдут их трупы».

Издали доносится свисток локомотива.

Потому что ничего не случилось?

Потому что Диана уехала в другой город? Вслед за мамой? С железнодорожного вокзала?