Волк

— Не было пистолета. Мне пора. Спасибо, — говорю я. И вдруг ощущаю, что лежу под одеялом совершенно голый, а на голове у меня женский шерстяной платок.

— Ой, хлопчик! — волнуется рыжая. — Одежу твою я сушить у печки развесила. Мы тебя водкой растерли. А пистолета у тебя точно не было. Лежи, пока одежа высохнет.

— Нет, мне пора, — твердо отвечаю я и сажусь спиной к стене.

— Ну, гляди, коли так, — соглашается девушка и подает мне почти мокрую одежду.

Я одеваюсь, благодарю своих спасителей и ухожу. Все, кого я встречаю по дороге домой, спешат по своим делам и не обращают на меня никакого внимания. Даже на родной Можайке, где народу полно, мной никто не интересуется. Я сворачиваю в свой двор и подхожу к подъезду. Левой рукой, чтобы, если потребуется, врезать правой, резко распахиваю дверь и бегу на свой третий этаж. Войдя в квартиру, я закрываю дверь на засов и облегченно вздыхаю. Это еще не все, но худшая часть, где я подвергался максимальному риску, осталась позади!

— Мне сообщили на работу, что ты убил человека! — слышу я за спиной возбужденный голос отца. — Тебя разыскивает милиция! Где оружие?

— Да, убил! — зло отвечаю я, проходя в комнату и падая в изнеможении на диван. — С плывущей льдины сделать это было не легко. А оружие булькнуло в реку.

Отец сидит за столом, положив перед собой руки. Я гляжу ему прямо в глаза.

— Ты убил опасного преступника. — Его указательный палец резко протягивается в мою сторону, будто пронизывает воздух перед собой. — Понятно?! — подчеркивает он. — Спрашивать с тебя буду потом, а сейчас быстро переодевайся. Под аркой ждет машина. Тебя отвезут в Шарлино.

Глава II

У машины меня встречает солдат.

— Ну, ты Гена? — спрашивает он меня.

— Да, — отвечаю я.

— Я повезу тебя, — говорит он. — Ну, меня звать Никита.

Я сажусь на заднее сиденье. Мы трогаемся, я закрываю глаза и вроде бы дремлю.

— Ген, — обращается вдруг ко мне боец, — а у вас танцы бывают?

— Бывают, — лениво отвечаю я.

— А как? Ну, вот у нас в деревне или под патефон, или под гармошку, — объясняет Никита.

— У нас под радиолу, — буркаю я и замолкаю.

— Ну, чего ты, расскажи, как вы вечера проводите, с девчонками встречаетесь, — не унимается боец, — жалко, что ли?

— Ты видел — наш двор ограждают три дома, стоящие буквой «П», и детская больница. Получается квадрат, — начинаю я говорить, понимая, что мне не отвязаться от назойливого солдата. — Слева в углу котельная и там площадка. Пар пятьдесят на ней помещаются. Включаем радиолу и танцуем. Во дворе у нас турник, брусья, штанга, кольца, канат. Мы даже соревнуемся между дворами по боксу, борьбе, бегу. Когда старшие ребята соревнуются, не очень интересно, а когда пацаны!.. Они так увлекаются, столько в них азарта!

— Ты тоже выступаешь? — интересуется Никита.

— У меня с братьями есть коронный номер. Он называется акробатический этюд. Знаешь, каким успехом пользуется! Мы спорт любим. Все на стадионе «Динамо» занимаемся. Я — гимнастикой, Валера — акробатикой. Володя пока что в группе общего развития. Он родился с пороком сердца. Вроде бы сейчас у него все нормализуется. Хочет идти в секцию бокса.

И потом танцуем мы не всегда под радиолу. У нас есть свой оркестр. Я в нем играю на гитаре и пою. Нашим девчонкам даже больше под оркестр нравится танцевать. Нас приглашают играть в чайную у Дорогомиловского рынка. Неплохо платят.

— Ну, здорово! — восхищается солдат. — Свой оркестр. А кто у вас вообще всем этим заправляет?

— Как заправляет? — переспрашиваю я. — Руководит, что ли? Никто, сами. А еще мы тренируемся в стрельбе, — говорю я и осекаюсь. Слава богу, солдат не обращает на это внимания. У него своя направленность разговора.

— А у нас скука, особенно зимой, — печалится Никита и замолкает. Я же на самом деле засыпаю и просыпаюсь только от окрика Никиты.

— Ген, мы уже Плавск проскочили! Темнеет. Пора и о ночлеге подумать.

— А чего думать, — отвечаю я, оглядываясь окрест, — вон впереди какая-то деревенька. В ней и заночуем.

Мы стучим в окно первой попавшейся избы и слышим в ответ:

— Входите, не заперто.

В доме трое детей приблизительно от 5 до 12 лет и средних лет женщина. Они ужинают. На столе, кроме миски с картошкой в мундире и блюдечка с солью, ничего нет. Женщина говорит:

— Не побрезгуйте, садитесь, откушайте с нами.

Детишки тут же убирают руки со стола, но продолжают глазенками есть картошку. Мы переглядываемся с солдатом и возвращаемся к машине. Забираем из нее все съестные припасы и, вернувшись, выкладываем их на стол.

— Эй, ребята, — обращаюсь я к детям, — набрасывайтесь! — И сам первый беру кусок колбасы. Дети не заставляют себя уговаривать.

Никита делает бутерброд из черного хлеба с салом и подает его женщине:

— Ну, это вам, хозяюшка.

После ужина мы ложимся спать, но сон не идет. Повертевшись с боку на бок, солдат приподнимается:

— Ген, я слышал от наших макаронников, [2] будто твой батя золото в Америку переправлял, а японский военный корабль напал на них. Так твой отец подорвал его. А ты что-нибудь об этом знаешь?

2

Макаронник — на солдатском жаргоне сверхсрочник.

— Отец кое-что говорил, — отвечаю я.

— Ну, расскажи, интересно же, — просит Никита.

Я вижу, как поворачиваются в мою сторону мордочки ребят и голова хозяйки, и начинаю повествование.

Перед отправкой на задание с отцом встречается генерал.

— Ты башкой отвечаешь за сохранность золота, — сухо говорит он, не отрывая глаз от бумаг на столе. — Это хлеб наших детей, жен и стариков. Они, оголодавшие в войну, вновь будут недоедать. А мы отдаем их кусок этим паразитам за свиную тушенку!

— Так точно! — чеканит мой батя.

— Так точно, так точно — как мальчишка, — передразнивает его генерал и выходит из-за стола. — Как воевать, так их не было, а как территорию делить да музеи грабить, пасть раззявили. Союзники хреновы! Но их Жуков здорово шуганул. Почти до моря эти янки от него драпали. — Глаза у него загораются. — Скажи, перетопил бы он этих говнюков, не вмешайся Сталин?

— Так точно, перетопил бы! — озорно отвечает отец.

— Молодец! Понимаешь, — с удовлетворением отмечает генерал. — Ладно, иди!..

На военно-морской базе Чукотки Сергей Александрович Данилов, официальный представитель Москвы, под охраной и наблюдением моего родителя принимает ящики со слитками золота, а затем грузит их на небольшое судно.

Вид у моего отца и его солдат далеко не бравый. Все какие-то подавленные. Давят нависающие над землей и морем рыхлые тучи, напитанные темной влагой и вызывающие промозглость.

Им кажется, что погрузка никогда не кончится. Снег лепит бате в лицо, порошит в глаза, ветер рвет шинель, палуба ему кажется черной. Отца бьет дрожь, так сильно, что он с трудом понимает, что спрашивает у него боцман по поводу погрузки. Так и не получив от него ни одного толкового ответа, тот говорит: