Волки
Шрифт:
А этому черту, Баранникову, с его сумасшедшим взглядом – на все наплевать. Ни на осанку, ни на интеллект, ни на бархатный баритон не поглядит: подберет матерьяльчик – и раздавит.
Как букашку. Как червячка.
Кипела внизу мутная Кугуша. На мосту, на обоих берегах жизнь кипела. С грохотом, с ревом проносились мимо тяжелые грузовики. Пронзительно свистел крохотный паровичок узкоколейки. Стрелы башенных кранов чертили на синем небе невидимые полуокружности. Позванивали сигнальными звоночками.
Словно в последний раз, Гелий окинул пустым взглядом всю эту беспокойную береговую жизнь, тяжело, прерывисто
8
А там ждала его повестка из прокуратуры: к семнадцати ноль-ноль явиться в комнату номер шесть. Он поглядел на часы. Времени оставалось в обрез.
Алиби Мязина-младшего
– Вы умный человек, Гелий Афанасьевич, – ласково сказал Баранников, – и я думаю, что нам с вами не придется разыгрывать нелепую и скучную комедию запирательства, отнекивания и тому подобное…
Гелий сидел свободно, непринужденно. Положив локоть на край стола, небрежно поигрывал толстым и вертким, как змея, спиральным жгутом телефонного провода.
Как это ни странно, но, переступив порог комнаты номер шесть, он неожиданно ощутил в себе прилив бодрости, почувствовал прежнюю самоуверенность, могучую волю к противоборству.
Всю дорогу от дома до прокуратуры в его воображении вертелась желтая мутная волна Кугуши, отчаянно кружащаяся в буйных водоворотах щепа. Но что-то такое было в этом видении, что-то такое таилось в темной глубине его смысла, что в общей картине хаоса и гибели являлось вдруг как бы надеждой на спасение, намеком на благополучный исход неприятного и даже опасного дела.
Обреченность мусора была лишь кажущейся. А на самом-то деле весь этот речной хлам прочно держался на пенистой поверхности потока. Он был непотопляем.
Но ведь мусор же!
Ах, оставьте, пожалуйста, эту глубокую философию на мелких местах!
Подумаешь – мусор…
Вот он сидит, исполненный прежнего достоинства, изящно поигрывает телефонным проводом. Вежливо наклонив тщательно причесанную голову, слушает баранниковские сентенции.
– Тут, Гелий Афанасьевич, очень многое говорит против вас… Да что там – многое, – Виктор пожал плечами, – всё!
– Например? – Улыбка Гелия тонка и неуловима, как мгновенный отсвет зарницы на дневном небе.
– Ах, вы хотите дискутировать? Ну, что ж, давайте. Но учтите, Гелий Афанасьевич, нам известно о вас гораздо больше, чем вы предполагаете.
– Зарплату вы, разумеется, получаете не даром, – вежливо заметил Гелий. – А все-таки?
– Например, довольно грязное дело о взятках, которые вы брали с абитуриентов.
– Это клевета!
– Клевета, говорите?
– Ну да. Афанасий Трифоныч любил разыгрывать из себя этакого принципиального ортодокса. Мне, дескать, все равно – сын не сын, борюсь за правду. А взятки-то, между прочим, не доказаны.
– Ну, как сказать, – прищурился Виктор. – С директорской должности вас сняли совсем не случайно.
– Допустим. Но какое это имеет отношение?..
– Это имеет прямое отношение к вашей характеристике, – сказал Баранников.
– Ах, вон что!
– И, главное, возвращает нас к вопросу о ваших взаимоотношениях с отцом. Ведь именно он разоблачил ваше взяточничество… Ведь именно после
этой скандальной истории, в которой вам, к сожалению, удалось отделаться легким испугом, вы и порвали отношения с отцом. Наконец, он не молчал и о вашем возмутительном, недостойном поведении в семье…– Это вам моя благоверная начирикала?
– Не только она.
– Бабьи сплетни.
– В самом деле? – Баранников иронически улыбнулся, помедлил немного и вдруг пронзил Гелия пристальным взглядом. – Зачем вы мне солгали?
– То есть? – кротко осведомился Гелий.
– Будто после ресторана пошли домой. Где вы находились в двенадцать ночи?
– М-м… – запнулся Гелий. – В частном доме…
Ловкая, сильная фигура Гелия, его отличное знакомство с отцовским домом, с его дверными и оконными запорами… Постоянные ссоры с отцом, желание избавиться от беспощадного, вечно наблюдающего за ним отцовского ока… Он, он вылезал ночью из окна мязинского дома! «Сказать ему об этом? – подумал Баранников. – Если действительно вылезал он – это его расколет… Вместо длинных кривых дорог – предельно прямая и коротенькая тропка!»
– В частном доме, говорите? – Баранников откинулся на спинку стула. – Так-так-так… Но вот скажите, что заставило вас этот «частный дом» покинуть через окошко?
– Как?! – вздрогнул Гелий. – Каким образом… вы…
Баранников затрепетал от восторга.
– Да вот, представьте себе! – воскликнул он.
Младший Мязин молчал, нервно комкая телефонный провод.
– Оставьте в покое провод, – жестко сказал Баранников. – Рассказывайте все как было.
– Я… – смущенно пробормотал Гелий. – Я… вылез в окно… чтобы не разбудить домашних…
– Каких домашних? В доме находился один только Афанасий Трифоныч…
– Ка-ак?! – изумленно привскочил Гелий.
– Да вот так. В доме в это время был только ваш отец.
– Ха-ха-ха-ха! – истерически расхохотался Гелий.
Баранников налил в стакан воды и придвинул его к Гелию.
– Успокойтесь. Возьмите себя в руки.
Гелий продолжал хохотать.
– Послушайте, – сказал Баранников.
– Да, да… простите… – стараясь сдержаться, пробормотал младший Мязин. – Вон вы, оказывается, куда гнете!
– Что значит – гнете? – строго сказал Баранников.
– Так из папашиного окошка, значит, тоже ночью кто-то вылезал? – отирая выступившие слезы, спросил Гелий.
– Бросьте валять дурака, гражданин Мязин! – раздраженно крикнул Баранников.
– Нет… Это уж вы… бросьте!
– Но ведь вы же сами показали, что вылезли из окна!
– Ну, вылез… Да только не из того, какое вас интересует. Из другого. И не в то время. Не в двенадцать. В двенадцать я только влез к ней.
– К кому – к ней?
– Ну к кому? К Нинке. Разве вам Гнедич не сказал? Вы же его допрашивали. Расставшись с ним после ресторана, я сразу пошел к Нинке. Раз вы вон куда загибаете, так мне, сами понимаете, выгоднее начистоту. Это ведь алиби. Да еще какое! Вы ее спросите, она подтвердит. Не из застенчивых.
– Ну, Гелий Афанасьевич, вы же и циник! – после длительной паузы сказал Баранников.
– А что прикажете делать, – пожал плечами младший Мязин, – когда вы хотите мне пришить убийство?
– Н-да… резонно, – сказал Баранников. – Между прочим, не мешало бы вам о сыне подумать. О Никите.