Волки

– Страсть ослепила, – засмеялся Костя.

Максим Петрович только плюнул.

2

Тянул прохладный ровный ветер, жалобно поскрипывал неподвижными лопастями ветряк. Старый сад стоял молчаливо. Тихонько, таинственно перешептывались прозрачные верхушки молоденьких яблонь. Шелестели раскиданные по примятой, вытоптанной траве обрывки каких-то газет, журналов, листы книг, растерзанных, погибших при пожаре.

Всего лишь несколько дней жила усадьба без хозяина, а запустение уже виднелось во всем; на садовой дорожке валялись бумажные обрывки и старый, с порыжевшим голенищем сапог, опрокинутая кадка уже рассохлась; на солнце мерцали ниточки паутины, откуда-то вдруг налипшие на деревья…

Но что особенно подчеркивало сиротство усадьбы, ее безнадежное запустение – это тяжелая, неуклюжая громадина полуразваленной русской печи и в бездеятельности, в неподвижности своей ставший чем-то вроде огородного пугала ветряк.

Особенно ветряк.

Торчал голенастый, не нужный никому. Поскрипывал, покряхтывал. Словно жаловался обступившим его деревцам на свое увечье, на чью-то жестокую несправедливость: «Вот, мол, милые мои, какие дела-то! Сколько лет вертел лопастями, качал воду из колодца и вот – забыт, заброшен… Не горько ли, деточки? О-хо-хо…»

Возвышаясь над черными руинами, над обгорелыми стенами, он был далеко виден с улицы, казался особенно нелепым, уродливым, придающим пожарищу какой-то совершенно фантастический вид…

Именно его-то в первую очередь и заметил Максим Петрович, когда вместе с Костей подходили они к мязинскому дому. Как садовод, сразу оценил его полезность.

– Хороша штука! – причмокнул губами даже. – Мне бы этакую завести дома… Ведь прямо-таки все руки отмотаешь с поливкой, а тут включил – и вот тебе, пошла водица… Работяга!

– Отработался, – сказал Костя, – Четвертый день бездействует.

– Ну, да, конечно, хозяина нету, – сочувственно вздохнул Максим Петрович. – Теперь и весь сад хоть пропадом пропадай!..

– Да нет, не в том дело: испортилось что-то в механизме после пожара.

– При чем же пожар-то?

– А черт его знает. Пожарники, говорят, на него лазили, поливали оттуда. Может, как нечаянно и повредили…

Максим Петрович покачал головой.

– Жалко! – с искренним чувством сказал он. – Отличная, полезная вещь! И ведь не так уж сложно его поставить… Ну, может, не столь капитально, не на железных опорах, попроще… Колодец-то глубок ли?

Он заглянул в колодец, что-то соображая, прикидывая, бормоча про себя. Шагами измерил расстояние между опорами, бетонную площадку, в которую они были вделаны. Затем, видимо, перекинувшись мыслями к тому, что недавно произошло здесь, на этом мирном клочке земли, принялся шарить меж кустами, в траве, словно ища чего-то.

Костя заскучал. Найти что-нибудь после работников прокуратуры и милиции казалось совершенно немыслимым. Садоводные же размышления Максима Петровича ему были безразличны, он выслушивал их без интереса, из вежливости. Поэтому, заметив среди лопуховых джунглей какую-то растрепанную книгу, он поднял ее и уселся на лавочке под яблоней.

3

А Максим Петрович все ходил и ходил. Приглядывался. Принюхивался. Ковырял палочкой в реющей черным прахом угольной трухе, откопал кусок толстого оплавившегося стекла, рассматривая его и так и этак, показал Косте.

– От телескопа, наверно, – равнодушно заметил тот, едва взглянув на стекло.

– Дельный был старичок! – разумея Мязина, почтительно сказал Максим Петрович, пряча осколок в карман.

Костя вдруг весело расхохотался.

– Чего это тебя разбирает? – подозрительно покосился Максим Петрович.

– Да как же… ох! Вы поглядите, какие, оказывается, еще антики сохранились!..

Он подал Максиму Петровичу найденную книгу, раскрытую на титульном листе.

– «Зеркало тайных наук и отражение судьбы человека, – вооружившись «академическими» очками, прочел Максим Петрович. – Черная и белая магия, сочинение Альбертино… Москва, 1872 год»… Занятно! Слыхал, слыхал я про черную магию… Вот, значит, какая она!

– Уникальная книжица! – заметил Костя. – Вот, послушайте: «Лягушки в животе. Этот случай был с одним евреем Киевской губернии, который, напившись болотной воды, почувствовал припадки в продолжение нескольких месяцев, боль в животе, царапанье, движение в желудке и прочее, а между тем живот вздувало. Наконец, от постоянного употребления скипидара и простокваши вышли рвотой тридцать пять лягушек…»

– Что за чепуха! – перебил Максим Петрович. – Ты что, разыгрываешь, что ли?

– Ей-богу! – веселился Костя. – Да вы слушайте дальше: «…тридцать пять лягушек разной величины и всех возрастов, отличавшихся бледностью и нежностью кожи…» Ничего себе, а? А вот еще: «Божьи стрелы»…

– Да погоди ты со своими стрелами! – отмахнулся Максим Петрович. – Ты мне вот что скажи: сколько тут окон в сад выходило?

– Три. Одно большое, итальянское. Да их все пожарники повыломали, когда тушили.

– Виктор Иваныч допрашивал пожарников?

– Конечно. Я сам протокол читал: все окна были заперты. Мязин, говорят, из опасения эти рамы держал по-зимнему, наглухо.

– А стекла во всех глазках были целы?

– Абсолютно. Нет, Максим Петрович, садовые окна исключены. Вы же помните, Келелейкин…

– Так ведь Келелейкин ничего не видел, – сказал Максим Петрович. – Он только слышал, что рама стукнула, и все. Мне, брат, вот какая чертовина в голову пришла: а что, если вообще никто ни в какое окошко не лазил? Услыхал Виктор Иванович от Келелейкина про окно и уперся в эту версию. Это бывает. А ведь в доме-то – мало одной, две двери – на улицу и во двор…

– Да, но уличная была снаружи заперта на замок, – возразил Костя, – а кухонная – на задвижку изнутри…

– И, кстати сказать, обе сгорели. Поди, разберись – действительно они были заперты? Замок? Ну, замок нашли обгорелый, замкнут на два оборота, колечки с пробоями целы на дужке – все вроде бы честь честью. Так ведь не обязательно же взламывать именно замок, можно (да, пожалуй, это и легче) просто выдернуть пробой вместе с замком… Это раз. Через слуховое окно можно проникнуть в дом, через чердак, это – два. Я, имей в виду, не утверждаю ничего, я только догадки строю, предположения, так сказать…

– Ну, хорошо, допустим. В дверь, через чердак – черт с ним! Это, в конце концов, сейчас не главное… – Костя потер кончиками пальцев лоб. – Главное – цель. Не грабеж. Не уничтожение завещания. Не месть. У всех подозреваемых – алиби железные… Может, скажете, тут и вообще человека не было?

– Одна «Черная магия»? – добродушно подковырнул Максим Петрович. – Нет, человек-то, разумеется, был, да очень уж какой-то чудной… Ну, ты сам посуди: явно шел убивать, а с чем? С каменюкой! Да ведь это ж смех! Будто первобытные времена какие… Нет, Константин Андреич, тут что-то, как говорится, типичное не то. Виктор Иваныч, конечно, стремится поскорей дело закрыть, закончить. Это понятно. Но как же его заканчивать, когда оно, собственно, еще и не начиналось? Что мы имеем неясного? Все! А что знаем? Да ничегошеньки. Что, скажешь, нет? Но самое-то главное, позволь тебя спросить – какого лешего мы тут с тобой за кугуш-кабанскую милицию голову ломаем? Слава богу, своих забот хватает… С одной Извалихой голова кругом идет!