Волны (В стране любви)

Леманъ. Дай двадцать франковъ, стану образованный.

Амалія. Франческочка, дайте ему: неужто вамъ жалко?

Франческо. Да не жалко, А зачмъ онъ…Вотъ бери… только помни, чортъ: за тобою теперь сто сорокъ…

Леманъ. О, Франческо! Приди въ мои родительскія объятія.

Франческо. И брюки мои, которыя заносилъ, еще въ пятнадцати франкахъ считать буду.

Леманъ. Фу, Франческо, при дамахъ.

Амалія. Франческочка, отнын вы назначаетесь моимъ безсмннымъ кавалеромъ.

Франческо (съ итальянскимъ отрицательнымъ жестомъ). Нонъ поссо.

Амалія. Ахъ, невежа! почему?

Франческо (тыкаетъ перстомъ въ галстухъ). Скриттурато.

Леманъ. Что-о-о?

Берта. Франческочка, неужели?

Амалія. Франческочка, быть не можетъ!

Берта. Франческочка, миленькій, куда, куда, куда?

Франческо. Въ Лодію скриттурато. Вотъ и телеграмма

Леманъ. Такого и города нтъ.

Франческо съ (презрніемъ). Скажите? Какъ же это нтъ, ежели аджеиція содрала съ меня тысячу франковъ за скриттуру, да еще агентъ выпросилъ перстень на память?

Кистяковъ. Дорогой?

Франческо. Съ кошачьимъ глазомъ.

Показываетъ телеграмму.

Читай, коли грамотный, вотъ!

Кистяковъ. Въ самомъ дл скриттурато. И въ Лоди.

Франческо. Скриттурато. Въ «Лукреціи Борджі» дуку изображать… «Вьени ля міавендеетта»!..

Леманъ. Ай да Франческо! Ай да потомственный почетный гражданинъ!

Кистяковъ. Вотъ Вильгельмъ Александровичъ интересовался намедни, извстный ты или неизвстный. Теперь, пожалуй, и впрямь въ извстности выскочишь.

(Франческо бьетъ себя въ грудъ кулакомъ). Вьени ля міа вендеетта!

Рехтбергъ. Позвольте, уважаемый едоръ едоровичъ…

Франческо. Франческо-съ! Ежели желаете доставить мн удовольствіе, Франческо Д'Арбуццо. едоръ едоровичемъ, батюшка, всякая скотина можетъ быть, А Франческо Д'Арбуццо – одинъ я.

Рехтбергъ. Позвольте, уважаемый, принести вамъ мое искреннйшее поздравленіе съ первымъ успхомъ вашей карьеры, которую, мы надемся и не смемъ сомневаться, вы, подобно другимъ, присутствующимъ здсь, блестящимъ представителямъ русскаго таланта…

Кистяковъ. Помилуйте! |

Леманъ. Много чести! |

Амалія. Кланяемся и благодаримъ! | Вмст.

Берта. Слушайте, слушайте, слушайте! |

Рехтбергъ. Прославите и поддержите репутацію русскаго генія подъ вчно яснымъ небомъ, разстилающимся надъ родиною искусствъ.

Молодежь рукоплещетъ.

Франческо (снисходительно). Это наплевать.

Рехтбергъ. Виноватъ: я не разслышалъ…

Франческо. Наплевать, говорю. Это все можно. Потому что силу въ грудяхъ имю…Вьени ля міа вендеетта.

Лештуковъ (Маргарит Николаевн). Мы должны видться сегодня.

Маргарита Николаевна. Гд же? Когда? Ты видишь, мы все время на чужихъ глазахъ.

Лештуковъ. Ночью посл ужина ты будешь здсь y меня.

Маргарита Николаевна. Право, Дмитрій…

Лештуковъ. Ты будешь.

Маргарита Николаевна. Ахъ, оставь! Глупо! Самъ знаешь, что невозможно.

Лештуковъ. Это свиданіе мн необходимо. Надо сдлать невозможное, сдлай. Я прошу, умоляю, требую. Что же? Ты хочешь заставить меня грозить?

Маргарита Николаевна (не скрывая досады). Ну, хорошо… Устроюсь какъ-нибудь, приду.

Рехтбергъ подходить къ нимъ.

Рехтбергъ. Дмитрій Владимировичъ кажется мн сегодня не совсмъ здоровымъ.

Лештуковъ. Душитъ… сирокко.

Ларцевъ. Къ ночи надо ждать бури.

Рехтбергъ. Если позволите, y меня всегда имется при себ гомеопатическая аптечка. Прелестнйшія крупинки противъ астмы.

Леманъ. Такъ я и зналъ, что онъ фаршированъ чмъ-нибудь этакимъ.

Лештуковъ. Благодарю васъ: я аллопатъ.

Подходить къ столу, наливаетъ стаканъ вина и выпиваетъ залпомъ. Рехтбергъ смотритъ на него съ нкоторымъ ужасомъ.

Кистяковъ. Ого!

Лештуковъ. Благословенъ аптекарь, который сочинилъ эту микстуру.

Маргарита Николаевна (съ укоризною). Дмитрій Владимировичъ!

Леманъ (также наливаетъ и пьетъ). Мы съ Дмитріемъ Владимировичемъ сегодня посл обда вторую фіаску почали.

Франческо. Челебрита.

Лештуковъ. Что, Франческо?

Франческо. Говорю: на счетъ, чтобы выпить, большая вы y насъ челебрита.

Рехтбергъ (жен). Весьма милый человкъ, этотъ вашъ знакомый, г. Лештуковъ. Жаль, что, при его любезности и дарованіяхъ, онъ совершенно лишенъ характера.

Маргарита Николаевна. Почему вы это заключили?

Рехтбергъ. Прежде всего потому, что онъ пьетъ слишкомъ много вина, тогда какъ, при его нервности, это должно быть ему вредно, чего онъ, какъ умный человкъ, не сознавать не можетъ.