Володька-Освод

Володька, до хруста вытянув шею, следил за облавой с высокого песчаного бугра. Из глиссера на косу выпрыгнули два милиционера, еще один остался сидеть за рулем. С верхней оконечности донесся шум. Володька испуганно обернулся. К острову причалили еще две лодки. Из них, поблескивая оружием, вылезали люди. Через минуту на косе, куда приткнулась первая лодка, стояло несколько милиционеров. Рядом с одним из них — Володька невольно облизал разом пересохшие губы — маячила крупная овчарка. Во рту у Сагина стало горько.

«Кобелем травить будут, — мелькнуло в голове, — что зайца. Худо дело. От кобеля не убежишь».

Володька стал медленно подаваться назад. Через минуту он опять стоял на своей секретной полянке. Преследователей было видно и отсюда.

Один из стоявших на косе милиционеров поднес к губам микрофон переносного громкоговорителя.

— Слушай нас, Сагин. — загрохотало из раструба, отдаваясь ударами грома в Володькином мозгу. — Мы точно знаем, что ты здесь, на Волчьем острове. Весь остров окружен, и на воде наши лодки. Деваться тебе некуда. Не валяй дурака, выходи сам. Оформим как явку с повинной. Это единственная твоя возможность спасти жизнь. Не выйдешь, прочешем остров с собакой. Тут спрятаться негде.

Микрофон замолчал. Молчал и Володька. Он явственно видел, как возбужденная собака яростно рвет короткий поводок. Проводник, как видно, только и ждал команды отцепить пса.

Володька до рези в глазах всматривался в облаву, стоящую как бы в некоторой нерешительности. Чего же они все-таки ждут? Чего тянут? Ведь в руках у них автоматы. Зачем им уговаривать сдаться безоружного Сагина? Приходи и бери!

Вот снова загрохотало:

— Вздумаешь сопротивляться или там стрельнуть в кого, так знай, тебе же хуже будет. Церемониться не станем, у нас приказ: при попытке вооруженного сопротивления убить на месте! Так что лучше не дури, выходи сам.

Володька сглотнул вязкую слюну. «Так вон оно в чем дело. Боятся, что ушибу кого. Не любят, видно. Привыкли сами всех ушибать. А чего вдруг насчет стрельбы? Стрельнуть-то как раз нечем. А-а-а! — сообразил Сагин. — Это они опасаются за ту „тозовку“, что я утопил. Не знают, что винтовка в реке и что патронов к ней все равно не было. Трусят, чтоб палить не начал. Ну это конечно, кому охота под дурную пулю лезть? А то бы враз кинулись. Вот оно что!..»

Перед ним словно забрезжила неясная надежда на спасение. И не то чтобы на спасение, а просто, может, найдется какой-то пока неведомый Володьке ход, который ведь должен быть, существовать где-то в его беспощадной судьбе. Ведь нельзя же было довести его до полного краха, за которым уже все — конец, провал, смерть!

«До ночи бы как-то протянуть, до ночи, — взмолился Володька. — Там уже пусть хоть с тыщей собак гоняют, ночь не выдаст, за ночь я далеко отсюда буду. Эх, надо бы сразу когти рвануть, черт с ними, с деньгами, жизнь дороже любых денег!»

Милиционеры еще постояли, переговариваясь, потом, явно нехотя, начали растягиваться в цепь. Микрофон опять взвыл на весь остров.

— Сагин, выходи, в последний раз говорю! Спасай свою жизнь! Другой у тебя не будет!

Володьку забила мелкая дрожь.

На косе послышалась резкая команда. Заблестело оружие, цепь милиционеров двинулась вперед. Первый же ее шаг словно сорвал со спускового крючка пружину Володькиного молчания. Он не успел сам сообразить, что делает, как хриплый его голос прорезал напряженную тишину.

— Стойте, гады! Постреляю всех!

Дальнейшее произошло в мгновение ока. Цепь резко остановилась, словно наткнувшись на невидимое препятствие. Милиционеры пригнулись к земле и выбросили вперед автоматные стволы. Маленький, худощавый проводник овчарки, быстро наклонился к собаке и отстегнул карабинчик ошейника. Последовала зловещая команда: — Фас! — И крупный серый зверь огромными прыжками устремился в глубь зарослей.

Володька невольно подался назад. «Бежать!» — мелькнула испуганная мысль.

Страшным усилием воли Сагин принудил себя остаться на месте. Любому дураку было ясно, чем закончится состязание в беге с тренированным кобелем.

Володька быстро скинул с плеч измятый полотняный кителишко с осводовскими погончиками и обмотал им левую руку. Часто и прерывисто вздымалась тельняшка на его груди.

Не дамся! — пульсировала в виске одна мысль.

Володька окинул взглядом пространство перед собой. Маленькая песчаная полянка, место его разрушенной мечты, теперь стала ареной борьбы, ставкой в которой была Володькина жизнь.

Черт! Сагин метнулся к краю полянки и подхватил брошенную им саперную лопатку.

Когда Володька разогнулся, овчарка уже была в пяти метрах от него. При виде Сагина серая с черными подпалинами шерсть разом вздыбилась на кобеле. Красные от ярости глаза, казалось, рвали Володьку в клочья. Зловеще хрипя, пес кинулся на Сагина.

Володька, пригнувшись и выставив вперед обмотанную кителем руку, рванулся навстречу овчарке. Прыжки их слились в одно неразличимое, молниеносное движение. Острые желтые клыки сомкнулись на Володькиной предплечье. Несколько секунд шла отчаянная борьба в воздухе, потом человек и собака упали на прохладный песок. Клыки овчарки пробили Володькину руку насквозь. Злобно рыча, разъяренный пес бешено дергал головой, стремясь вырвать кус Володькиного мяса. Сагин отчаянно пытался оплести овчарку ногами и прижать к песку. Несколько секунд они катались по земле. Собачьи когти в кровь изодрали Володькино лицо и превратили в лохмотья тельняшку на его груди.

Минуту борьба продолжалась безуспешно, но наконец человек пересилил животное. С натужным стоном Володька подмял кобеля под себя, накрыл мускулистое, хрипящее горло круглой ручкой лопаты и резко хекнув, навалился на нее.

Под буковой точеной палкой сухо хрустнули и сломались шейные позвонки. Клыки пса, мертво зажавшие Володькину руку, внезапно ослабли. Не веря в победу, Сагин еще раз с силой налег на черенок. Под ним в конвульсиях билось горячее, сильное тело.

Наконец, с трудом вырвав руку из нежелавших размыкаться стальных челюстей, Володька поднялся с песка. Он тяжело дышал. Резкими толчками билась вена на виске. Окровавленное лицо покрывали глубокие царапины и ссадины, тельняшка обвисла клочьями.

— Значит, так. Значит, кобелем травить, — бессмысленно и жалко повторял Сагин. — У-у-у, «ментовские» гады! Значит, кобелем…

Впереди, за кустами, зашуршал песок. Володька кинулся к просвету в ветвях. Цепь загонщиков приближалась к его убежищу. В десяти шагах от Сагина продирался сквозь густые колючие заросли здоровенный милицейский сержант с угрюмым лицом. В руке его ходуном ходил укороченный десантный автомат.

Володька болезненно охнул и побежал назад, ничего не видя перед собой. В руке его была зажата саперная лопатка.

Не да-а-мся! — нарастал внутри Сагина спазматический крик.

Володька вылетел на нижнюю оконечность Волчьего острова когда сидевший в глиссере старшина, заскучав от безделья, начал доставать сигарету. Сигарета никак не хотела вылезать из плотной пачки. Двое вооруженных пистолетами милиционеров, сидевших рядком на алюминиевом борту, лениво переговаривались. Они никак не ожидали, что матерый, травленый зверь среди бела дня выскочит прямо на них. В первую секунду все оцепенели.

Вид у Володьки, изодранного колючими кустами, истерзанного собачьими когтями, ошалевшего от погони, окровавленного, с забытой в руке ржавой лопатой, был страшен. Он на мгновение остановился, глядя на своих преследователей безумными глазами, дыхание хрипло вырывалось из груди, лопата вихлялась в руке, как пьяная. Потом с криком боли и отчаяния Сагин бросился на милиционеров, вздымая над головой свое единственное, жалкое оружие.