Володя, Вася и другие. Истории старых китайских интеллигентов, рассказанные ими самими

Сад чиновника Юйюань. Шанхай

Однажды приёмный отец весёлый был: «Володя, иди сюда, садись!». Позвал сесть к нему на колени. Тогда мне уже лет одиннадцать было. Очень любил меня. Я сказал: «Папа, я хочу ехать в другой город». Он сразу понял. Он спросил: «Хочешь жить с ним?». Я сказал: «Да». «Я не верю, – сказал он, – они бедные. У них ничего нет. А у нас всё есть. Ты привык к нашей жизни. Если ты поедешь, как жить будешь?». Я сказал: «Всё-таки я хочу видеть бабушку. Она живёт с ними, ей скучно». Он сказал: «Ну ладно!» Подарил мне золото, ещё много денег, я не знаю, сколько-точно. Дал машину, выделил двух служащих, и мы поехали. А сам уехал в командировку. Когда мама увидела чемодан с подарками, удивилась, как там много золотых вещей. Приёмный отец говорил другим: «Пусть он едет! Скоро он захочет вернуться! Он у нас очень хорошо живёт, а там бедная семья. Никак не сможет жить». Он так думал. Но бабушка и мама были очень добрые. Наверное, я только десять дней провёл в своей семье, а приёмный отец уехал в провинцию Шаньдун. Он тогда работал губернатором провинции Шаньдун. И мы потеряли связь с ним. У мамы осталось много денег, золота. Тогда, до революции, у нас в городе было много капиталистов. Один возьмёт у мамы, к примеру, сто юаней, через год вернет сто двадцать. Год было всё хорошо. А потом этот капиталист пропал. В то время была огромная инфляция. Сейчас у нас жэньминьби, а тогда в обращение ввели бумажный «золотой юань». Сегодня хлеб стоит десять юаней, завтра пятнадцать, а послезавтра вообще двадцать. Гоминьдан передумал и ввёл «золотой юань», а потом и его заменил на «серебряный юань». И этот капиталист тихонько убежал. Мы стали бедными. Родной отец куда-то уехал. Мы остались с бабушкой и матерью. Мама помогала другим стирать белье и шить, чтобы прокормить меня с младшим братом и бабушку. Тогда, в 1947 году, мы чуть не умерли от голода. Бабушка умерла. Мама со мной и младшим братом везде искала отца. Потом она узнала, что он живёт в одном городе далеко от Уханя. Мы с трудом нашли его. Мой родной отец был нехороший человек. Завёл там другую жену, временную. Он считал мою маму некрасивой, неграмотной. Меня он тоже совсем не любил – потому что в детстве я не жил с ним. Я его тоже не любил. До сих пор во сне я часто ругаю его. Мы поехали к нему и жили с ним два года. В 1949 году народная армия освободила большую часть Китая. Мы убежали в провинцию Сычуань, в Чэнду. После освобождения Чэнду отца не поймали, он сам перешёл в народную армию и служил там два года. Его простили и горячо приняли. Некоторые другие начальники Гоминьдана тоже перешли в народную армию. После освобождения Китая в школе я не учился. Мы жили вместе с отцом в военном гарнизоне. Там было много детей бывших начальников Гоминьдана.

Володя в молодости

Потом мы вернулись в родной город. Когда мне было девятнадцать лет, я участвовал в экспроприации. У помещиков было много земли, власти отбирали её и делили между крестьянами. Я в этом участвовал. Секретарь партии города подумал: такой юноша, умный, активный, пошлём его в университет. Я поступил в Институт иностранных языков в Харбине. По-русски говорил свободно, но только не читал. Был такой случай. У нас в институте почти все были русские – повара, врачи, медсёстры. Даже уборщицы русские. Одна старуха мыла пол. Я шёл в туалет. А какой мужской, какой женский – не знал. Я не читал тогда. Я спросил эту старушку: «Бабушка, будьте добры, скажите, пожалуйста, где мужская уборная, а где женская». Она рассмеялась: «Молодой человек! По-русски так свободно говоришь, а даже не знаешь, где мужская, а где женская». – «Не знаю». – «Не читаешь?». – «Я неграмотный». – «Вот это чудеса! Студент свободно говорит по-русски, но не читает!». – «У меня была няня русская, но я не читал тогда». Она очень удивлялась: как так?..

А моя няня, после того как японцы ушли, поехала в Харбин. Там жили её младший брат, жена брата и племянницы. Она мне сказала: «Володя, не забывай меня. Я поеду домой. Мы победили. Японцы уже ушли. Меня ждут мои родные». Я плакал, плакал. Она сказала: «Володя, никогда не забывай, что у тебя есть русская бабушка. Россия – это моя родина. Хотя сейчас Советский Союз, но моя родина – Россия. Мои родные – русские. Не забывай никогда русский язык». Я сказал: «Хорошо».

«Надо считать русских своими родными», – сказала няня. Она дала мне такой наказ. Я сказал: «Бабушка, я никогда не забуду русский язык и русских, Россию». Я сказал ещё: «Когда я стану взрослым, поеду в Россию. Если представится возможность, буду жить у них. Я ваш язык знаю. Русские, как вы, добрые, хорошие, прямые. У меня теперь характер русского». Вот такое чувство всегда со мной. В прошлый раз, когда мы с ректором ездили в Москву, в первом университете, где мы были, сидели и разговаривали со старушками-профессоршами. Когда я услышал голоса этих старушек, сразу вспомнил мою бабушку. Я плакал, не мог говорить.

Во время «культурной революции» Советский Союз был против Китая. Много бойцов посылали в Читу. У нас думали, что Советский Союз будет воевать с нами. Я тогда был уверен, что этого не будет. Русские всё время относятся к нам хорошо, считают своими братьями и воевать с нами никогда не будут. Я тихонько это рассказал моим родным и друзьям. Не беспокойтесь, этого не будет. Трения между Китаем и Советским Союзом, я считаю, это только трения между Мао Цзэдуном и Хрущёвым. Только между начальниками Советского Союза и КНР. Начальник Советского Союза хочет стать вождем и Советского Союза и Китая. А Мао Цзэдун тоже так думает. Борьба между ними, а между народами нет никаких трений и борьбы. Дружба между народами России и Китая нерушимая, навек.

После окончания института я сразу стал переводчиком специалистов из Советского Союза. Своими глазами видел, как они самоотверженно работали. Они очень заботились о нас, о строительстве Китая. Я работал на заводе тяжёлого машиностроения в городе Фулаэрди, недалеко от Харбина. Очень большой завод. Его спроектировали с нуля, потом поставили и отрегулировали разные машины. Было больше ста специалистов, их жёны и дети жили там в гостинице. Такая хорошая гостиница, с садом. Я работал со специалистом по фамилии Рудин, он был из Москвы. Ему почти шестьдесят лет было. Он делал проект. Он хорошо относился ко мне, потому что я свободно говорил по-русски, и интонация была как у русских. Вторым специалистом был Иван Афанасьевич Мосин. Он был из Свердловска, с тамошнего завода тяжёлого машиностроения. Он приехал с женой и дочкой Тамарой. Ей тогда было десять лет. У них был ещё сын, тоже Володя. Он не приехал в Китай, учился в Свердловске. Жена Мосина считала меня своим сыном. Тогда у нас уже был голод. Каждый день выстраивались большие очереди. Мосин видел их и спросил меня: «Володя, за чем это?». Я сказал: «За продуктами». – «Почему?». – «Потому что мало продуктов. В месяц дают только четырнадцать килограммов хлеба, не хватает». И каждый день он ловил меня: «Володя, идём в гостиницу ужинать». Каждый день. Когда он был с женой в командировке в Пекине, она купила шапки – одну для своего мужа, одну для меня. Одна – дорогая, хорошая, а другая – простая, дешёвая. Хорошую дала мне, а дешёвую, простую – своему мужу. Она сказала: «Володя, я считаю, ты мой сын. А там, у нас дома, – твой брат Володя».

Когда Хрущёв поссорился с Мао Цзэдуном, консульство Советского Союза в Харбине велело специалистам в три дня вернуться домой. Все убежали. Мосина сказала: «Володя, терпи, когда я приеду домой, пошлю тебе продукты». Через год я уже работал в Гуйлине, в Гуансийском педагогическом университете. Близко отсюда, два часа на поезде. Такой голод был. Люди пухли. Каждое утро мы ходили на базар за овощами. Часто видели: лежат один-два трупа, это крестьяне умерли от голода. В другой раз – шесть-семь. Если какой день не видишь, удивляешься, почему сегодня нет. Вот какой был голод. И она мне присылала посылки. Большой ящик, почти десять килограммов. Мука, сахар и другие продукты. Я человек такой: другие преподаватели тоже голодные. Каждый раз я варил еду, раздавал другим. Одному миску, другому – не меньше десяти. Кушайте, пожалуйста. Как раз, когда третья посылка должна была прибыть в Гуйлинь, я поехал в командировку в Харбин. У нас был преподаватель Андрей. Полукровка, мама – русская, папа – китаец. Сейчас ещё жив. Он украл посылку. В кабинете лежала записка с почты, что пришла посылка. Он её взял: «Володя попросил забрать», – и понёс на почту. Пришёл домой, стал есть. Когда я вернулся домой, сотрудник в кабинете сказал мне, что пришла третья посылка, Андрей её забрал. Я сразу к нему: «Андрей, сотрудник сказал, так, мол, и так». Он: «Нет, нет, не знаю!». Я: «Обманываешь меня?». Он сердился: «Нет, вот лежит записка». Я опять спросил: «Андрей, ну ты что, получил посылку?». Он: «Нет, нет». Я с этой запиской поехал на почту. Они смотрели, смотрели: «Да, всё правильно, посылку забрали». Я опять к нему: «Я уже на почте был». И тогда он признался: «Да, Володя, сын у меня чуть не умер от голода. Я получил посылку. Когда мой родственник пришлёт мне посылку, я верну». Вот какой ужас был. А Мосина, когда послала третью посылку, ехала на трамвае. Упала, сломала левую ногу. Лежала в больнице. А потом нельзя было писать письма. Нам дали приказ, что нельзя с ними связываться. Она умерла.

Я такой декан, я люблю родину, люблю народ. Теперь можно сказать, что пока я люблю Си Цзиньпина. А дальше, если я буду жив, посмотрю, что он будет делать. Сейчас по телевизору больше никогда не говорят: «великая Коммунистическая партия, великий вождь!». Великий, великий – больше этого слова нет. Если сейчас произнести слово «великий», это прозвучит как шутка. Все будут смеяться. Они сами не называют себя великими. Слишком много ошибок сделали. Когда в 1961 году этот голод был, много-много людей умерли. Вначале сказали, из-за плохой погоды. Но у нас территория огромная. Плохая погода в каждом году бывает. Но не бывает, чтобы во всём Китае была плохая погода. Потом сказали, что нужно было вернуть деньги Советскому Союзу. Они солгали. Так почему случился голод? Руководитель одного города отчитался: у нас муки тысяча цзиней. Другого: а у меня муки две тысячи цзиней! Третьего: а у меня пять тысяч! А на одном му невозможно вырастить столько риса. Они все просто надеялись на повышение. Мао Цзэдун виноват. Он был крестьянином. Он хорошо знал, сколько цзиней можно вырастить на одном му.

Однажды я отправился в командировку в Пекин, вошёл в вагон в Харбине. Поезд ехал из Москвы в Пекин. В вагоне сидели несколько специалистов китайского языка из Чехословакии. Один из них увидел, что вошёл молодой китаец, сразу сел рядом, разговаривал со мной по-китайски. Я его спросил: «Почему вы приехали к нам?». Он достал из сумки «Народную газету». Там был снимок: три человека танцевали на горе риса. Как так можно? Потом я понял, что там, в рисе, просто стоял стол. Мальчики танцевали на столе.

Ну хорошо, начальник сказал, сколько он собрал риса с одного му. А рис надо сдавать государству. Пропорционально. Из каждых ста цзиней – двадцать. Но тот, который сказал, что у него несколько тысяч цзиней, он же обманул. Что ему делать? Всё равно придётся отдавать это количество. Пришлось сдавать не только собранный рис, но и невзошедшие зёрна. Всё равно не хватало. А на следующий год что взрастёт без зёрен? Поэтому начался голод. Около Гуйлиня умерли триста тысяч крестьян, а в Китае около миллиона. Почему? Кто ответит за это?

Когда после освобождения заговорили, что Гоминьдан не воевал с японцами, я сразу понял, что эти руководители лгут. Мы почти каждый год воевали. Они говорили, что Чан Кайши спустился с гор, чтобы сорвать персики. Это значит, что не он сажал дерево. Я сразу понял, что это за партия. Тогда мне было пятнадцать лет. Я решил никогда не интересоваться политикой. Политика здесь, я там. Поэтому и стал интеллигентом. Профессором.

В этот день мы пришли к профессору вместе с моей дочкой от первого брака. У школьников уже начались летние каникулы, дочка приехала ко мне отдохнуть. Я рассказал профессору, как нас обманула семья моей китайской жены Зои. В выходные мы были у них в гостях. На столе стояли разные блюда – рыба, кальмары, курица, салат из «битого» огурца с медузой. Но с особым удовольствием Зоин отец поглощал чёрное мясо.

– Что это? – спросил я.

– Баранина, – объяснила Зоя, – но невкусная. Мне не нравится.

Я сказал Зоиной маме:

– Ваша дочка считает, что баранина невкусная. А папа вон как уплетает.

– Вкусная, вкусная, – закивала мама. И они наперебой с папой стали предлагать баранину, пододвигать её к нам. Я не ем мяса. А моя дочка попробовала. Ей понравилось. Зоя начала ей подкладывать кусочки. Все новые и новые. Так они вдвоём с Зоиным папой и умяли всю тарелку. И вот, когда на следующий день мы вернулись в кампус, речь зашла о том, что едят китайцы. Дочка спросила Зою, правда ли, что женщины для здоровья поедают слепых новорожденных щенков.