«Волос ангела»
Шрифт:
Истекающая кровью армия еще сдерживала на фронте натиск немецких и австро-венгерских частей. Из ставки сообщали:
„Северный, Западный, Юго-Западный и Румынский фронты – перестрелка патрулей и действия разведывательных партий.
Кавказский фронт – ничего существенного.
Балтийское море – без перемен.
Другие новости: морской бой в Каттегате. Керенский о помощи союзникам“.
Из Петрограда сообщали:
„В Совете Российской Республики – прения о внешней политике. С речами выступили Пошехонов, Потресов, Соколов, Терещенко.
Петроградские
Вчера Военно-революционный комитет совета разослал в военные части предписания не подчиняться распоряжениям военного начальства, не подписанным комитетом, и назначил во все части комиссаров…
Ввиду нерешительности, проявляемой начальником военного округа полковником Полковниковым, Керенский вызвал начальника штаба округа полковника Багратуни, которому даны были инструкции потребовать от Петроградских советов аннулировать телефонограммы Военно-революционного комитета о неподчинении штабу…
Правление акционерного общества „Скороход“ приглашает пайщиков на чрезвычайное общее собрание. Предметы занятия: вопрос об увеличении основного капитала…
Господин Йорданов имеет честь сообщить, что готов приобрести до пяти-шести тысяч квадратных саженей земли для постройки фабрики…“
Вечером двадцать четвертого октября 1917 года в Московском драматическом театре шла пьеса „Павел I“, в Камерном театре – „Фамира Кифаред“. В театрах легкого жанра – „Зеркало девственниц“, „Игривые воспоминания дедушки“, „Политические беседы извозчиков“, „Российский Наполеон“, „Шпанская мушка“, „Принцесса долларов“, „Король веселится“, „Ко всем чертям“, „Блудлив, как кот“, „Дон Померанцо и Дон Помидоро“. Объявлен бенефис Вертинского…
Двадцать пятого октября 1917 года старая Россия умерла…
И наутро вышли из-под ленинского пера чеканные строки:
„К гражданам России!
Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание советского правительства, – это дело обеспечено.
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!“
Для Поэта не стоял вопрос о том, принять или не принять совершившуюся революцию. Он выстрадал ее вместе с народом, выстрадал в душе, в стихах, которые тоже можно считать партийной работой.
Он уже не служил в армии с первого августа. Был снят со всех видов довольствия как негодный к службе. Но счел себя мобилизованным революцией. Он сам о себе писал: „Пошел в Смольный. Работал. Все, что приходилось…“
Пожилой, заросший бородой солдат в мятой шинели бережно расправил на заскорузлой ладони листок сероватой бумаги военного времени. Усердно шевеля губами – какая уж у него грамота! – по складам прочел: „К гражданам России!“
Такие на первый взгляд простые слова воззвания на еще сыром, прямо из типографии, листке словно звенели призывным набатом. Привычно закинув винтовку за плечо, он бережно сложил листок, убрав его за подкладку потертой солдатской папахи
с красной ленточкой вместо царской кокарды, поближе к тщательно свернутым Декретам о мире и о земле.Прав, ох как прав был тот парень в окопах, которого отдали под суд за избиение фельдфебеля Карманова, издевавшегося над солдатами. Слышно было, сбежал он от суда-то. Может, приведется еще встретиться, поговорить. Жив ли?
Федор Греков был жив. Он сидел в шумной, прокуренной насквозь комнате Смольного перед устало щурившим глаза товарищем из ЦК РКП(б)…
– Вот что, Федор. Тебе, как проверенному и стойкому партийцу, будет ответственное задание.
– Что надо делать?
– Будешь помогать бороться с контрреволюцией.
– Смогу ли?
– Надо. Сейчас каждый человек на счету. Все мы не родились министрами, но теперь наша власть, пролетарская, и будем учиться ее защищать от всех врагов – и тайных, и явных…
Через час Федор Греков уже поступил в распоряжение коменданта Петроградского военно-революционного комитета – худощавого, высокого человека в длинной солдатской шинели и кожаной фуражке.
Человек говорил с заметным акцентом, особенно когда волновался, много курил, разговаривая, смотрел прямо и требовательно в глаза собеседников. Его звали Феликс Эдмундович Дзержинский…
Бывший штабс-капитан Воронцов, пристроив поудобнее искалеченную ногу на стуле, пододвинутом к кровати, отсиживался в своей комнате в Москве, на Ордынке. За темными окнами где-то постреливали. При каждом доносившемся из-за плотно завешенного окна звуке выстрела Андрей Воронцов болезненно морщился.
Снова стреляют! Русские в русских. Не хочется знать ни правых, ни виноватых в этой непонятной для него сумятице политической жизни. Придется все же выбирать? А он не желает! Не желает, и все! Шел бы к черту каждый, кто хочет стрелять, хватит, он уже настрелялся, пусть теперь стреляют без него. И те, и другие. Он не палач своему народу, а в бывших товарищей по офицерскому корпусу он тоже целиться не станет.
Да и какой из него вояка – хромой, с палкой, без которой он не может сделать и шагу, с простреленными грудью и плечом, а раны так ноют. Или это ноет душа, оттого, что те, за окнами, не могут понять простой истины – нельзя русским стрелять в русских!
Воронцов опустил вниз руку, нашарил початую бутылку самогона, которую выменял на толкучем рынке, поднес к губам, глотнул обжигающей жидкости. Тыльной стороной ладони отер губы. Почувствовал колющую щетину на подбородке.
Сколько он уже безвылазно сидит дома? День, два, неделю? Время смешалось. Но он будет сидеть, пока не перестанут стрелять. Пока не перестанут…
Анатолий Черников, часто моргая красными, слезящимися от недосыпания глазами, вычитывал принесенные из типографии газетные полосы. На еду и сон времени не хватало – прямо за работой прихлебывал из стакана остывший морковный чай и бросал в рот крошки, которые отщипывал от скудной хлебной пайки.
Какое время, какие люди! Гиганты! Нет, он рад, он счастлив, что застрял в Петрограде, что судьба свела его с такими людьми. Когда-нибудь потом, как только появится свободное время, он обязательно напишет роман об этих людях, чтобы мир знал правду величайшего события в истории человечества, которое произошло в России. В его России! Правду о великой революции!