Волшебная флейта

Красавчик эффектно взмахнул рукой, и в комнату проник луч заходящего солнца. Я знал и раньше, что окна моей квартиры выходят на запад, но впервые я смог обозревать и любоваться из моего жилища закатом дневного светила.

– Уже вечер? – удивился я. – Как быстро течёт время!

Красавчик рассмеялся и воскликнул:

– Если ты хочешь, то можно превратить вечер в утро, но тогда вряд ли ты сможешь любоваться восходом солнца отсюда.

– Знаю, – сказал я. – Оставь так, как есть.

– Не возражаю, – ответил он, – если нужно, то я могу остановить время. Но мне кажется, что вся прелесть времени заключена в его текучести.

– Уму непостижимо, – воскликнул я, оставив без внимания его замечание. – Как же так?! Если мы все начнём создавать посредством нашего воображения в этом мире своих двойников, то, что станет с миром? Ведь, число людей сразу же увеличится вдвое, и на земле начнётся настоящее перенаселение.

– Ты говоришь чепуху, – заметил красавчик, – но всё же в твоём рассуждении есть доля истины. Каждый человек на земле имеет свой идеальный прообраз, к которому стремиться. Ты обрати внимание, с какой строгостью и даже с каким недовольством многие люди смотрят на себя в зеркало. Они думают, что они лучше на самом деле, чем-то отражение, которое видят. И делают массу всяких усилий, особенно женщины, чтобы приблизиться к своему идеалу красоты. А сколько раз тебе приходилось слышать их высказывание, что на фотографии все вышли великолепно, кроме их самих, и что они не фото гигиеничны, а их голос, записанный на магнитофон, вовсе не их, и кажется каким-то глухим и невыразительным. Люди сами делают своих двойников, создавая свой образ, который сейчас модно называть «имиджем». Они бездумно вводят его в игру жизни, а потом удивляются, что рано или поздно случается раздвоение. Человек живёт своей жизнью, а имидж начинает жить своей. Но у нас всё будет по-другому.

– Это почему же? – удивился я.

– Потому что я тебя никогда не оставлю, мы будем жить вместе, душа в душу, как сиамские близнецы.

– Вот оно что?! – воскликнул я озабоченно. – Неужели я всегда буду ощущать ваше присутствие рядом, даже в то время, когда мне захочется побыть одному.

– Но почему же, – сказал красавчик, – я понимаю, что иногда человеку просто необходимо побыть в одиночестве. Я никакой-нибудь там нахал, а весьма благовоспитанная личность, можно сказать, виртуоз в искусстве обхождения. Я всегда тонко чувствую возникающие ситуации в человеческом общении и воспринимаю все нюансы настроения людей. Поэтому я всегда буду с тобой очень ненавязчивым, или как принято говорить в свете, деликатным. Поэтому с твоего разрешения я удаляюсь, но если тебя приспичит и тебе захочется меня увидеть или пообщаться, то стукни своим посохом четыре раза о землю, и я предстану перед тобой.

С этими словами красавчик исчез. С ним также исчезли и залитая вечерним светом комната, и окно, и всё, что было в поле моего зрения. Меня опять окутал беспросветный мрак.

Ты представить себе не можешь, что я испытал в это мгновение, оставшись наедине с собой в кромешной темноте. Это происходило вчера, поэтому я вчера тебе ничего не сказал, а сегодня он снова появился.

После этого видения я весь вчерашний день пребывал в большом замешательстве. Если бы это мне приснилось, я бы просто посмеялся, но сны мне перестали сниться уже пятнадцать лет назад. Всё это время меня окружала тьма. И вдруг такая яркая вспышка света, да, к тому же ещё, такого необычного, который принял якобы образ моего идеального подобия. Я не знал, что об этом подумать. Мне захотелось с кем-нибудь поделиться своими мыслями. Я взял в прихожей свою трость и отправился к моему знакомому учителю, который преподавал одновременно физику, химию и математику в средней школе, расположенной неподалеку на нашей улицы.

Выйдя из подъезда, я ощутил кожей приятное прохладное дуновение вечернего ветерка. Окрестности вокруг моего дома я знал наизусть. Каждый камешек, излучина или тротуарная бровка были мне знакомы. Я мог ориентироваться здесь, как в своей собственной квартире, или как ещё говорят зрячие: с закрытыми глазами.

Я думаю, что потеря ориентации в пространстве для лётчика – самая опасная беда, но для слепого – не очень, всё же нас, слепых, плотно удерживает на плоскости земное притяжение, и мы можем, соприкасаясь с чем-либо, быстро определить своё местонахождение. Главное для слепых – иметь представление о границах мира, предполагать, через сколько шагов в этом или в том направлении мы можем налететь на столб или врезаться в стену. Точная картина окрестностей моего дома чётко запечатлена в моей памяти.

Пройдя мимо фасада гостиницы «Интурист», я вошёл в дворик, взятый в каре многоквартирными домами, и вышел на улицу, где стояла средняя школа. Занятий в ней уже не было, но мой знакомый учитель всегда засиживался в своём кабинете дотемна. Это я знал. Он всё время отдавался своей исследовательской работе.

Войдя в вестибюль школы, я спросил у сторожа:

– Василий Антонович у себя?

– А где ему ещё быть? – удивился сторож.По широкой лестнице я поднялся на второй этаж и приблизился к кабинету моего бывшего друга. Расположение школы я знал хорошо, так как два года назад в течение двух семестров преподавал ученикам шестых классов древнюю историю. В то время их учительница находилась в декретном отпуске. Я постучал в лабораторию физики, дверь мне отомкнул ключом Василий Антонович.

– Добрый вечер! – сказал я, протянув ему руку.

Василий Антонович, пожав мою руку, взял меня за локоть, провёл к своему рабочему столу и усадил на стул. Так он проделывал всегда, чтобы я ненароком ни опрокинул какой-нибудь штатив с прибором или не разбил его колбу.

– Почему так поздно пожаловал ко мне? – спросил он меня не очень любезно.

– На это есть причина, – ответил я ему и закашлялся.

В лаборатории пахло серой с привкусом металла.

– Извини, – сказал он, – сейчас проветрю.

Он подошёл к окну и распахнул створки. В лабораторию ворвались шумы улицы: шелест листвы тополей, шорох шин проезжающей машин, шаги каблучков спешащей домой женщины и писк стрижей, летающих над крышами домов, чтобы устроиться на ночлег.

– Так в чём вопрос? – спросил Василий Антонович.

– Видишь ли, дорогой друг, – начал я, – только что мне случилось пережить нечто новое, отчего я не могу найти себе место. Вот пришёл к тебе, поделиться своими мыслями и услышать твоё мнение.

– Говори, – деловито сказал Василий Антонович, ни на минуту не прекращая своих манипуляций с позвякивающими приборами.

– Я уже двадцать лет ничего не вижу, – начал я, – ты это знаешь. Так что те впечатления, которые я лицезрел в своей прошлой зрячей жизни, практически уже стерлись из моей памяти, и весь этот мир для меня сейчас погружён во тьму. К этому я привык, смирился и считаю это своим обычным состоянием. Но вот четверть часа назад я вдруг опять увидел этот мир.

– Вернулось зрение? – спокойно спросил меня учитель.

– Нет, совсем нет, – заёрзал я на стуле. – Я вдруг увидел свою комнату и закат солнца в окне. И знаешь, кто помог мне это увидеть?

– Кто же? – не проявляя никаких эмоций, спросил Василий Антонович.

– Мой двойник. Вернее сказать, я даже не знаю, кто он был. Но вдруг он появился перед моими глазами, разговаривал со мной, а потом, как будто включил свет, и вся моя комната озарялась сиянием, и я видел в окне лучи солнца и проплывающие облака.

Я подробно рассказал ему всё, что со мной случилось.

– Ты давно был у психиатра? – спросил меня Василий Антонович.

– Я так и знал, что ты это спросишь. К твоему сведению, я ни разу в жизни не был у психиатра.

– А стоило бы, – заметил учитель.

– Я пришёл к тебе не за этим, чтобы выслушивать всякие обидные советы, – сухо ответил я. – Ты бы лучше помог мне разобраться в этом феномене. Я не сумасшедший, и никогда им не стану. И если хочешь знать, я в здравом уме и хорошей памяти.

– Ну, не сердись, друг, – молвил учитель мягким тоном, перестав греметь приборами. – Я не хотел тебя обидеть. Но то, что ты мне говоришь, какая-то чушь. Может быть, тебе всё это приснилось?

– Да не спал я, уверяю тебя! – воскликнул я, теряя терпение.