Волшебная нить

Его признания показались следствию неубедительными, положительно, он что-то скрывал. А вот доказательства причастности к Гришкиной шайке сколько угодно. В конюшне Бронских были обнаружены седельные сумки, принадлежавшие атаману. Среди прочего, Левушке предъявили золотой медальон с изображением молодого художника, возможного отца Гришки. Юноша отказался сообщить, при каких обстоятельствах эти вещи попали к нему.

Следствие предположило, что рана была получена Бронским при захвате войсками лагеря разбойников или в иной переделке. Опрошенная дворня показала, что прежде чем попасть в плен, Левушка всякий день уходил на охоту и подолгу бродил в лесу в одиночку. Следствие сделало заключение, что именно тогда юный Бронский через кучера и его сына снесся с самим Гришкой и вступил в разбойничью шайку. К тому же его и изгнали из Петербурга под опеку отца за недостойное поведение.

– Вы сказали: "По свидетельству неизвестного". Что это означает?
– с жутким спокойствием спросила Катя, бледная как полотно.

– Донос, - коротко ответил несчастный отец.
– Это донос.

– Как и тогда!
– воскликнула Марья Алексеевна.
– Он дьявол! Это он, он...

Катя бросилась к матери, опасаясь нового болезненного припадка. Сергей Львович был встревожен этой выходкой Маши, он корил себя за то, что так ни разу и не навестил бедняжку. Он спросил тревожно:

– О ком вы говорите?

– Не теперь!
– умоляюще сложила руки Катя.

Однако Марья Алексеевна взяла себя в руки и вполне здраво рассудила:

– Надобно что-то делать! Надобно спасать мальчика! Отчего вы не расскажите все, как было?

Сергей Львович смутился:

– Он не скажет.

– Но вы?
– удивлялась Марья Алексеевна, когда Катя уже все поняла.

– И я не могу, - слабо улыбнулся Бронский.
– Связан словом.

– Маменька, он не хочет, чтобы меня поминали на суде, чтобы меня примешали в дело, как вы не понимаете?
– в слезах воскликнула Катя.
– И будет отрицать все, даже если мы расскажем!

– Именно так, - тяжело вздохнул Бронский.

– Что же делать?
– пролепетала в растерянности Марья Алексеевна.

Ломая руки, Катя ходила по комнате и бормотала:

– Мы придумаем, непременно придумаем, как его спасти!

И она придумала, однако никому об этом не сказала.

14.

Для начала Катя попросила маменьку отпустить ее к Давыдовым.

– Как же? Для чего?
– растерялась от неожиданности Марья Алексеевна.
– Да и не на чем ехать: Василий Федорович забрал экипаж и Сеньку... Верно уж и не видать нам никогда ни того ни другого...

– Позвольте мне отвезти Катю, - галантно вмешался Сергей Львович.
– У меня и дело есть к Игнатию Ильичу.

Бронский намеревался советоваться с Давыдовым о Левушке.

Марья Алексеевна недоумевала: отчего девочке вдруг понадобилось ехать в гости в такой неурочный час. Списала на потрясение, пережитое дочерью, но решительно чувствовала, что все это неспроста.

Сергей Львович уже ожидал у коляски, когда Катя, прихватив зонт, выскочила на крыльцо. На ней была новая шляпка и закрытое платье из тафты, Следом за барышней Настя несла саквояжик с нужными вещами. Глядя на дочь, Марья Алексеевна подумала, что ее девочка сделалась совсем взрослой: так решительна, умна, независима. Она горестно вздохнула, словно прощалась с Катей надолго. С возвращения дочери из плена их отношения изменились. Не было уже беззащитной, доверчивой девочки, о которой нужно было поминутно печься. Скорее, Катя уже опекала маменьку и казалась теперь более приспособленной к житейским бурям.

Марья Алексеевна ласково обняла дочь. Та шепнула:

– Благословите меня на удачу!
– и тотчас опустила глаза.

Денисьева испугалась:

– Что ты опять задумала, Катя? Не пугай меня!

Девушка улыбнулась успокаивающе:

– Мне во всем надобно ваше благословение. К тому же, с некоторых пор путешествие по лесу вызывает ненужные воспоминания.... Но не тревожьтесь, маменька, теперь есть лишь одна опасность: суд на Левушкой. Надобно его спасти.

Марья Алексеевна перекрестила и поцеловала дочь. Катя ответила ей с нежностью и направилась к коляске. Уже ступив на подножку, обернулась и послала матери прощальную улыбку. Опять тревога ворохнулась в сердце Марьи Алексеевны. Она дернулась было остановить дочь, задержать, не пустить, но не тронулась с места. Любящая мать знала, что Катя идет своим путем и теперь ее не остановить. Она перекрестила отъезжающую коляску, печально вздохнула и вернулась в дом.

Между тем в коляске установилось молчание. Сергей Львович, придавленный горем, все думал о своем. Катя поглядывала на него сочувственно, словно не решаясь сказать что-нибудь утешительное. Ей нравилось смотреть на старшего Бронского: черты его лица воссоздавали в памяти Левушкины черты. Вовсе молодое лицо с яркими синими глазами нимало не старила седина, а напротив, сообщала благородное изящество и утонченность, да и жесткие складки неулыбчивого рта придавали Бронскому-старшему более строгости, чем лет.

– Смею просить вас, - заговорила Катя кротко, и Сергей Львович вернулся к действительности, - приглядите за маменькой, покуда я не вернусь. Она не вполне еще здорова. Я буду покойна, зная, что вы рядом с ней...

Суровый предводитель отчего-то покраснел и вновь так напомнил Кате его сына, что она улыбнулась.

– Однако ваш отчим, или кем он вам приходится...разве он не с ней теперь?
– смешавшись, спросил Сергей Львович.

Катя удивленно подняла брови и тотчас все поняла.

– Вы о Василии Федоровиче говорите? Нету никакого Василия Федоровича!
– воскликнула она торжествуя.
– Маменька прогнала его наконец! Теперь уж решительно насовсем.

Будто камень упал с души предводителя, такую легкость он ощутил тотчас. Однако оставался вопрос, который он никогда бы не осмелился задать юной девице. Она сама почувствовала и все сказала.

– И отчимом моим он никогда не был!
– Катя брезгливо содрогнулась.
– Обыкновенный приживал, к тому же вор и мошенник.

Она подумала, не посвятить ли Сергея Львовича в старые интриги Норова, но рассудила, что маменьке, верно, важно самой все рассказать, для нее это имеет значение. Она бы и рассказала, да новая беда помешала.

Сергей же Львович был весь внимание, словно его жизнь зависела от тех слов, что произнесет Катя. Девушка и это постигла тотчас. Она продолжила:

– Маменька жалела его как бедного родственника в память о родителях. И никогда они не были вместе, хотя дядя и добивался ее много лет! В конце концов он обозлился и вовсе подлым стал.

Предводитель ощутил вдруг, как его захлестнула радость так, что дух захватило, однако тотчас устыдился. Левушка в опасности, ему грозит каторга, а его отец сходит с ума от любви! И все же весь оставшийся путь Сергей Львович мысленно бранил себя: "Болван! Осел! Бесчувственный чурбан! Чуть было все не испортил вконец!" Бедная Маша, размышлял он, она терпела его фанфаронство как ангел, тогда как нуждалась в его помощи! Каким же он показал себя эгоистом, самовлюбленным остолопом! Ревновал, мучился, бесился, наказывал ее и себя вместо того чтобы однажды во всем разобраться! Сергей Львович терзался муками совести, оттого чувствовал себя скверно, и все же на дне души его вырастала радость, сулящая надежду на будущее.