Волшебное зеркало

Ву колебалась. Но вдруг рядом женщина сказала:

– «Дня третьего, а месяца девятого случится:

Произойдёт воспламененье, город пострадает,

Семья же ваша будет первой, в картах говорится,

Никто из вас не выживет, гадалка это знает».

Так в жёлтой блузке, красной кофте женщина сказала:

– «Никто на том пожарище из ваших не спасётся,

Но чтоб беду предотвратить, вам нужно для начала,

Сжечь деньги в храме, всё предотвратить ведь удаётся

Пожертвованием и обряда соблюдением».

Открыв глаза, Ву о печатнике всё разузнала,

Ли умер, и прошло три года после погребенья,

О женщине в той блузке ничего так не узнала.

Но всё же не могла она рассеять подозренья,

Пошла в храм бога местности, чтоб богу помолиться,

Её увидела там, не могла не удивиться,

То была статуя и жена бога, без сомненья.

Тогда спросила у соседей Ву о совпаденье,

То все они были напуганы и поспешили

Собрать как можно больше денег для их подношенья,

И выражая храму преданность, фонд учредили.

Настал девятый месяц, семья дома не осталась,

К родным в дом переехала, огня не зажигала,

И не готовила, три дня прожить так постаралась,

На третий день всё, как всегда, спокойно и стояло.

Не знала Ву, что думать, когда храм вновь посетила,

То ли богиня храма прихожан всех обобрала,

То ли пожар в их доме всё же так предотвратила,

То ли на платье, новое, себе денег собрала?

Хорошенькое маленькое приведение

(О чём не говорил Конфуций)

В Цзиньлине парень молодой жил, его Гэ все звали,

Любивший выпить и всегда действовать жестоко,

Обычно люди все знакомств и встреч с ним избегали,

Имел друзей он, не чувствуя себя одиноко,

Любил пристать, запугивая гадостью ужасной.

Раз рано утром в парке Юхайтай он был с друзьями,

Вдруг видят чёрный гроб торчит, разбитый, меж корнями

А из него свисает наземь угол юбки красной.

Друзья его, возьми тут, и с ним выкинули шутку,

Сказав: «Ты, малый, хорошо людей других пугаешь,

Не хочешь ли в гробу побеспокоить ту малютку,

Иль ты лишь с беззащитными людьми в испуг играешь»?

Смеясь, сказал Гэ: «Почему б нет? Это ж не опасно»!

И, к гробу подойдя, сказал: «Эй девка, просыпайся!

Пойдем со мной, я угощу тебя вином, прекрасным.

А после пьянки, обслужить меня уж постарайся».

Друзья Гэ рассмеялись, оценив его браваду,

И каждый по делам своим пошёл своей дорогой.

Заметил к ночи Гэ, что получил свою награду,

За ним шла тень, передвигая ноги понемногу.

– «А, это – ты идёшь, – сказал он, – маленькая шлюшка,

Вина хочешь попробовать, и мне потом отдаться?

Ну, что ж, пошли в трактир, какой-нибудь, моя подружка».

И он пошёл туда, наедине что с ней остаться.

Поднялся на второй этаж, вина чтоб выпить с нею,

Кувшин взял и налил две чашки, и они общались,

Шутить стал, шапку снял, обмахивая ею шею,

Никто не видел духа, а над Гэ все потешались.

Узнать хотели все, с кем он так резво веселится,

А он болтал без умолку, всё больше напиваясь.

В конце сказал, из-за стола встав, с лестницы спускаясь,

Оставив шапку на столе: «Мне нужно облегчится».

Слова услышав эти, тень кивнула головою,

Ждать стала, в это время Гэ домой уж направлялся,

А бармен в баре поздно на работе задержался,

Увидев шляпу, взял её и тень вместе с собою.

В ту ночь им маленькое приведенье овладело,

Как только спать ложился, сну устало отдаваясь.

Он бормотал, смеялся, вскрикивая, то и дело,

К рассвету же повесился в бреду, не просыпаясь.

Хозяин же трактира, этот случай обсуждая,

Сказал: «Я думаю, она людей не различала,

Могла лишь шляпу видеть, и её лишь замечала.

Была хорошенькой, как видно, девушка такая».

Духи, претворяющиеся, что говорят по-мандарински

(О чём не говорил Конфуций)

Однажды суперинтендант по транспорту в Хэндоне

Ву Юнь-цун был секретарём Палаты наказаний,

Шёл праздник и, чтоб посмотреть народное гулянье,

Служанка его сына вывезла на фаэтоне.

Во время праздника ребёнок наземь помочился

В одном из мест, безлюдных, на обочине дороги,

И там, когда он писал, не смотрел себе под ноги,

В траве лежащий череп человека рассердился.

Ребёнок вдруг заплакал, плакал, не переставая,

Служанка с ним в тревоге сразу же домой вернулась,

Никто не понимал, что стало с ним, её пытая,

И с этим детским плачем ночь та медленно тянулась,

Но плач затих, и тут раздался говор мандаринский:

«Какой ужасный мальчик! Ты нанёс мне оскорбленье.

Описал голову мне, накажу за униженье.

Начнёшь ты с этого дня говорить лишь по-пекински».

И вновь раздался плач и до утра так продолжался,

Наутро написал Ву богу города прошенье,

Отнёс в храм, сжёг, и богу сделал жертвоприношенье.

Затем молиться стал, до вечера там оставался.

В письме писал он: «Я владею диалектом юга,

И вся семья оттуда, сын по недоразуменью

Пекинского случайно духа оскорбил в забвенье,

Тот напугал его, и сын мой плачет от испуга.

От всей души прошу вас с глубочайшем к вам почтеньем,

В серьёзном этом деле поскорее разобраться,

И сделать всё, чтоб сына наступило облегченье,

Я ж буду до смерти вам угодить во всё стараться».

И в эту ночь истерики ребёнка прекратились,

Уснул он, как младенец, не произнеся ни слова,

Но на другую ночь плачь, крики вновь возобновились,