Волшебный камень
Шрифт:
Когда делегаты ушли, Нестеров тихо сказал:
— Примем это посещение как предзнаменование удачи! Поручаю товарищу Головлеву вывезти обоз. Евлахову — обязательно дождаться рентгеновского аппарата. Сам я ухожу завтра утром. Встреча — на Ниме!
Радостная вера в удачу, дерзость, веселое предчувствие овладели им, когда алмазники окружили его, прощаясь. Да и у всех было это же дерзкое, веселое настроение, как будто все их чаяния уже сбылись. Даже Варя больше не спорила. Она только ждала.
Прощаясь с нею, он знал, что Варя по-прежнему любит его и желает ему удачи, и все предстоящее показалось ему прекрасным.
С таким бодрым настроением уходил Нестеров во второй поход. Это было в один из первых теплых мартовских дней, пронизанных насквозь весенними, радужными мечтами.
ГЛАВА
Поступайте, как я, будьте настойчивы…
От Красногорска до рудника Сердце-камень Нестеров ехал вместе с Саламатовым на его машине. Саламатов был хмур и молчалив, сидел рядом с шофером и только изредка взглядывал на Нестерова, давая советы и наставления. Даже в толстом дубленом полушубке он казался худым и костлявым. Говорил он сухо, отрывисто, и Нестерову от этого было не по себе, хотя все было давно решено между ними.
Лицо Саламатова, острое, с выступающими скулами, покраснело от весеннего загара, тонкий и длинный нос облупился. Секретарь при выезде из города надел темные очки для защиты воспаленных, усталых от ночной работы глаз, не выносивших режущего блеска снега и солнца. Эти очки придавали его лицу еще более значительное и тревожное выражение. Нестеров чувствовал себя неловко, как бывало всегда в тех случаях, когда ему казалось, что на него обращено излишнее и ненужное внимание. Он молчаливо выслушивал последние наставления Саламатова с замкнутым и как бы отсутствующим лицом, словно был уже далеко от этой дороги, от машины, от Саламатова.
На дороге образовалась первая ледяная корка, хотя днем солнце пригревало по-весеннему. На полях и у перелесков снег лежал плотными застругами с острыми гребешками, похожий даже синевой своей на мгновенно застывшую водяную рябь. Верхний покров обледенел, превратился в наст — плотную, слитную корку кристаллов, которые, отражая солнечные лучи, вспыхивали радужными оттенками. Иногда отраженный луч ударял в глаза подобно прожектору, и приходилось щуриться, торопиться в лесную тень.
Когда весеннее солнце, стоявшее прямо перед ними, вдруг касалось вершин деревьев, обрамлявших широкую пустынную дорогу, на машину падало частое сплетение теней, и казалось, что она, подобно огромной черной рыбе, рвет клетки невода и оборванные нити хлещут пассажиров по лицу, ударяют в стекла машины, срываются с блестящего радиатора. Затем машина снова вырывалась на солнечный свет и простор, волны нагретого воздуха охватывали ее, и многократно умноженный отблесками снега солнечный свет сверкал так, что в глазах рябило и хотелось поскорее укрыться в лесу.
Саламатов повернулся к Нестерову, положил худую руку без перчатки на спинку сиденья и, разминая в длинных костлявых пальцах папиросу, еще раз очень внимательно оглядел его.
Сергей сидел, чуть нагнувшись вперед; на лице его было вежливое, но холодное внимание, говорившее без слов, что его утомили длительные проводы. Саламатов любовно оглядывал его крепкую, хорошо сложенную фигуру, которую не могла скрыть и теплая просторная одежда, потом переводил взгляд на сухое, несколько замкнутое лицо с темно-серыми глазами, запавшими под высокими надбровными дугами. Это сделала война. Раньше глаза Нестерова смотрели открыто; теперь же трудно было проникнуть в них, заглянуть в душу, как нельзя заглянуть в комнату, окна которой закрыты шторами. Не все раны и шрамы, полученные Нестеровым, видны. Вот только у виска продольная красная полоска да в минуты волнения подрагивает веко. Но и невидимые оставили след. Боль этих ран затемнила глаза, суровее и холоднее стал взгляд.
Зная, что темные очки скрывают его волнение, Саламатов несколько мгновений пристально вглядывался в лицо Сергея, боясь смутить его покой. Трудно утешать, особенно если не знаешь, о чем болит душа. Саламатов отвел глаза в сторону, продолжая свои наставления каким-то сердитым тоном:
— Смотри, Сергей, если с тобой случится беда, никто не поможет. Охотники вышли из пармы. Будь осторожен.
— Теперь я здоров, — угрюмо ответил Нестеров.
— Осенью ты тоже здоровым уходил.
Нестеров зябко повел плечами при упоминании
об осеннем путешествии на Ним. Саламатов продолжал:— Последнее жилое место по пути к Ниму — кордон Дикий. Зайди к ним, навести лесничиху. Она, наверно, и не знает еще новостей.
— Каких?
— Ну, хотя бы, что немца от Сталинграда погнали.
— Да ведь уже месяц прошел! — воскликнул Сергей.
— Ну и что же, — спокойно сказал Саламатов. — Может случиться и так, что до весны новость к ним не дойдет, если ты не принесешь. Ты сам-то много знал, когда ходил осенью по парме?
— Неужели Лунина так и живет там всю зиму?
— А чего ей не жить? У нее работа.
— Но в лесу…
— Ты же, однако, идешь в лес?
— Но это на время. А жить всегда…
— Почему всегда? — недовольным голосом спросил Саламатов. — Всему свое время, — будет время и Луниной из лесу уйти. Вот работу закончит и уйдет.
Машина въехала в рудничный поселок. Нестеров разглядывал новые бараки, низкое надшахтное здание, строение воздушной станции с тонкой трубой. Из нее через равные промежутки вылетали кольца темного дыма, чем-то похожие на дымки шрапнели над полем боя. Клубы эти стояли долго-долго в безветренном воздухе, сталкиваясь один с другим, плотные и устойчивые. И острое чувство зависти охватило Нестерова, как бывает, когда человек, мечтающий о детях, видит чужого ребенка — карапуза, уже встающего на ноги и зовущего отца. Так позавидовал Нестеров Суслову, открывшему наконец свой рудник. Он осмотрел длинное, барачного типа помещение рудничной конторы, где жил теперь Суслов. Саламатов, по-своему истолковав этот взгляд, сказал:
— Можно заехать к Суслову, еще рано.
— Нет, — ответил Нестеров.
— Как хочешь, — пожал плечами Саламатов.
Не было времени на гостеванье и разговоры. Торопись, если хочешь успеть что-нибудь сделать!
С некоторым сожалением подумал он о Варе. Не каждый раз постигают человека неудачи. В диком лесу нет ничего страшного, живет же там зиму и лето лесничиха Лунина.
Нестеров никогда не встречал лесничиху, но в разговорах северных жителей ее имя упоминалось постоянно. Лунина хозяйничала в огромных лесных массивах. Много раз ее пути пересекались с тропами Нестерова. И Нестеров подумал, что на этот раз надо навестить ее.
По рассказам Нестеров давно уже нарисовал себе образ лесничихи. Так охотник может примерно представить себе, каков зверь, след которого он пересек. И ему захотелось зайти на кордон, хотя бы жилье лесничихи и оказалось в стороне от его маршрута. И надо же принести ей радостную весть о победе.
Машина остановилась. Нестеров вылез вслед за Саламатовым. Шофер помог ему достать вещевой мешок, охотничьи лыжи, подбитые оленьим мехом.
Был полдень. Машина Саламатова стояла между бараками, не успевшими еще потемнеть от времени, в том месте, где кончалась дорога. Много земли исходил Нестеров на своем веку, но никогда не чувствовал он с такой ясностью, что всякая дорога кончается. Широкий тракт, пробитый в парме, приглаженный тяжелыми треугольниками снегоочистителей, обставленный вехами и телефонными столбами, упирался здесь в темную стену леса, закапчивался обледенелым валом снега, намятого на повороте уходящими обратно машинами. Вал стоял как неодолимый рубеж — граница человеческого владычества. Это был конец обыкновенного мира, исследованной и обжитой жизни, привычной работы, домашнего уюта. Все, что находилось по ту сторону вала, грозило опасностью, тяготами похода, тоской по привычному укладу жизни. С неожиданной ясностью увидел Нестеров огромный труд Суслова и старого остяка Иляшева, которые вот так же, как сегодня уходит он, когда-то отправились в поход, чтобы дорога из Красногорска продлилась в неизвестное, достигла этих потерянных мест и оживила их. Пусть же и его одинокая тропа превратится в широкую, просторную дорогу.
Саламатов вынул из кармана прекрасный ручной компас и надел его на руку Нестерова, скрывая смущение, овладевшее им при этом поступке, может быть и свойственном, как ему казалось, юноше, но странном для пожилого и несентиментального человека. Нестеров улыбнулся, и секретарь увидел, как от этой улыбки открылось, просветлело его лицо. Улыбаясь ответно, Саламатов поднял руку геолога, отчеркнул ногтем на стекле, под которым дрожала магнитная стрелка, угол от норд-веста через центр прямо на ост.