Волшебный корабль
Шрифт:
— Я купил тебе поганого никчемного мальчишку! — завершил он свою обличительную речь. — Ты этого хотела. Ты получила это. Теперь на нем твое клеймо — и он твой до последнего дня своей жалкой гребаной жизни! — И он повернулся идти, но вдруг остановился и зарычал на нее через плечо: — А ты — ты лучше этим удовлетворись! Потому что я больше не намерен тебя ублажать!
И только в этот миг она наконец расслышала в его голосе ревность. Когда-то он жаждал и домогался ее, страстно желая заполучить прекрасный и дорогой корабль — воистину, самое редкостное и дорогое судно на свете. С таким судном человек становится членом братства избранных — тех, кто правил живыми кораблями и торговал диковинами с реки Дождевых Чащоб. Тех, кому бешено завидовали капитаны простых кораблей. Кайл знал ей цену, он желал ее, ухаживал за нею. Он прогнал Альтию и вообразил, будто избавился от всех соперников. Но ей все его знаки внимания оказались
«Ну что ж, — холодно сказала она себе. — Взаимность у нас полная».
Дать определение ее нынешнему чувству к Уинтроу оказалось сложнее. Более всего оно напоминало то, что Кайл чувствовал к ней самой…
На другое утро через поручни к ней наклонился Майлд. И незаметно (как ему казалось) сунул за щеку небольшой комочек циндина. Проказница нахмурилась. Ей не нравилось, когда он пользовался дурманом: это мешало ей четко воспринимать его. С другой стороны, Проказница понимала, почему именно сегодня ему понадобилось зелье. Она дождалась, пока он убрал остаток палочки за отворот засученного рукава, и негромко обратилась к нему:
— Майлд. Скажи капитану, что я желаю видеть Уинтроу. Немедленно.
— Ой, Са-а! — вырвалось у него. — Кораблик, ты что, со свету сжить меня хочешь? Можно, я просто ему скажу, что ты переговорить с ним желаешь?…
— Нет. Потому что я не желаю с ним говорить. Вообще не хочу. Мне просто нужно, чтобы Уинтроу сюда привели. Прямо сейчас.
— Ой, ну пожалуйста, — взмолился юный матрос. — Он и так уже в мыле весь, потому что каким-то «расписным» в трюме вроде как поплохело. Торк говорит, они притворяются. А сами они утверждают, что все как есть перемрут, если их куда получше не переведут…
— Майлд. — Больше она ничего не добавила, но тон ее голоса сказал ему все.
— Слушаюсь, госпожа…
Ждать пришлось недолго. Кайл промчался по палубе и вскочил на бак, чтобы зло спросить:
— Ну? Чего тебе еще надо?
Она хотела промолчать, потом передумала.
— Уинтроу. Как тебе, должно быть, и передали.
— Позже! Когда выйдем в море и паршивый щенок не сможет заново сбежать с корабля!
— Сейчас.
Он ушел, не сказав больше ни слова.
Проказница все не могла разобраться в своих чувствах к Уинтроу. Она была, без сомнения, рада, что он снова с нею. Но радость проистекала из себялюбия, и она это хорошо понимала. И то, что он отверг и бросил ее, а она все равно ему радовалась, — это было унизительно. «Где моя гордость?…» — спрашивала она себя. Ибо в тот же момент, когда он объявился на ее палубе — грязный, измученный, полубольной от отчаяния, — она тотчас возобновила свою связь с ним. Буквально ухватилась за него и за все, что было в нем от Вестрита, — только так она могла снова стать самой собою… И, действительно, ей сразу стало гораздо лучше. От него истекала определенность, некое подтверждение ее личности. Раньше она этого не осознавала. То есть она знала, что они с ним накрепко связаны, но всегда думала об этой связи как о «любви», так ценимой людьми. А теперь… теперь она была не уверена. И даже задумывалась, а не было ли какого зла в том, что она так за него цеплялась, черпая из него ощущение собственной личности. Может, это-то он всегда в их связи и чувствовал? И от этого-то и пытался сбежать?…
Жуткое было состояние — так отчаянно в ком-то нуждаться… и одновременно гневаться на то, что подобная нужда существует. Проказница не желала жить этаким паразитом, чья полноценность зависит от другого. И она решила выяснить отношения: прямо спросить, не оттого ли Уинтроу от нее бежал, что видел в ней… духовного кровососа. Она очень боялась, что он скажет ей: да, это правда, ты только берешь у меня, ничего не давая взамен!.. Но, как ни было ей страшно, она все же собиралась задать этот вопрос. Потому что она обязана была знать. Знать, есть ли у нее своя собственная жизнь и душа? Или она… всего лишь тень мертвых Вестритов?…
…Она дала Кайлу Хэвену еще несколько минут сроку. Но он так никого и не послал к двери Уинтроу.
Невыносимо!
Проказница еще раньше заметила, что груз в трюмах был распределен не вполне равномерно. Оно и понятно: команда в первый раз грузила на борт людей. Неравномерность была небольшая, с нею вполне можно было примириться… но можно было и не примиряться. Она вздохнула… а потом слегка переместила свой вес. И начала крениться на правый борт. Немного, очень немного… Но Кайл был в некоторых отношениях капитаном не из последних. А Гентри — очень даже хорошим старпомом.
Кто-нибудь из них обязательно обратит внимание на крен. Придется им перед отплытием пересортировать груз… Тогда-то она им и устроит крен на левый
борт. И, может, даже якорь по дну немножко протащит… Проказница хмуро смотрела вдаль, на берег. Растущий крен превращал белые башни Джамелии в тусклую скорлупу выеденных яиц. Она переваливалась с боку на бок вместе с естественной качкой, усиливая ее, делая заметнее…Она ждала.
Они сидели вместе в просторной затемненной кухне… «А ведь когда-то мне здесь нравилось», — подумала Кефрия. В детстве она очень любила приходить сюда с матерью. В те дни Роника часто устраивала застолья для близких друзей, и ей доставляло особое удовольствие самолично готовить еду, которую она собиралась подавать гостям. Когда наступал такой день, кухня наполнялась жизнью… Мальчишки, ее братья, играли в кубики, устроившись под громадным деревянным столом. А она забиралась на табуретку и следила, как ее мать смешивала пряности, готовя маленькие мясные рулетики… И помогала Ронике чем могла: чистила крутые яйца, вынимала из коричневых шкурок слегка распаренный миндаль…
Все кончилось после Кровавого мора. Иногда Кефрии казалось, будто вместе с братьями умерло все, что было у них в доме веселого, солнечного и простого. Уж во всяком случае, веселых дружеских застолий больше не было точно. Кефрия не могла припомнить, чтобы ее мать готовила деликатесы, как раньше, или вообще подолгу проводила время на кухне. Теперь, когда им пришлось почти отказаться от служанок, Кефрия иногда бралась за готовку… Но Роника — нет.
Однако сегодня был особенный день. Они с матерью пришли на кухню, когда начали удлиняться вечерние тени. Дальнейшее, с точки зрения Кефрии, смахивало на жутковатую пародию тех добрых старых времен. Вдвоем с Роникой они что-то чистили, резали, кипятили и помешивали, обсуждая при этом выбор чая и вин, решая, насколько крепкий варить кофе и какую скатерть расстелить на столе… Они почти не строили предположений, с какой стати семья Фьестрю пожелала именно сегодня их посетить. Выплата, сроку которой оставалось еще несколько дней, лежала наготове в крепком ящичке у порога… О том, что письмо Кефрии осталось без ответа, они вообще предпочитали не упоминать. Хупрусы — это не Фьестрю; какая тут может быть связь? Да никакой… скорее всего…
Кефрия знала со времен отрочества, что торговцы из Чащоб посещали их дважды в год, забирая очередную выплату за живой корабль. Знала она и то, что со времени пробуждения корабля выплаты должны были увеличиться. Таков был обычай. Считалось, что оживший корабль мог принимать участие в баснословно выгодной торговле на реке Дождевых Чащоб, а значит, начинал приносить своим владельцам отличный доход. В самом деле, большинство владельцев со времени пробуждения своего корабля начинали стремительно богатеть. К Вестритам это, конечно же, не относилось. Иногда Кефрия спрашивала себя, а так ли мудро было решение отца не связываться с магическими товарами… Иногда — вот как, например, сегодня…
Когда угощение было приготовлено и стол накрыт, две женщины тихо присели у очага. Кефрия заварила чаю и налила матери и себе.
— Может, нам Малту к себе сюда пригласить? — предложила она неуверенно. — Поучилась бы…
— Она и так уже знает гораздо больше, чем нам с тобой кажется, — устало отозвалась Роника. — Нет, Кефрия, сделай уж мне такое одолжение, не зови ее. Давай сами выслушаем Фьестрю и решим, как нам быть дальше. Боюсь, наши сегодняшние решения повлияют на всю дальнейшую жизнь семейства Вестритов… — И она посмотрела в глаза дочери: — Не обижайся на то, что я сейчас скажу, я просто не знаю, как выразиться деликатнее… Боюсь, мы с тобой — последние женщины из рода Вестритов. Малта — до мозга костей Хэвен. Нет, я не говорю, что Кайл Хэвен человек скверный. Я просто хочу сказать, что сегодняшнее дело касается только торговцев Удачного, и решать следует нам. Потому что Хэвены — не из нашего круга.
— Пусть будет по-твоему, — кивнула Кефрия утомленно. «Когда-нибудь, — подумала она без злобы и гнева, — тебя не станет и я больше не буду чувствовать себя между двумя жерновами. Быть может, тогда я все отдам Кайлу — и буду проводить время, ухаживая за своим садиком. Тогда мне не придется ни о чем думать, кроме как о том, надо ли подрезать розы и не пора ли разделять корневища ирисов. Вот тогда-то я наконец отдохну…» Она была уверена, что Кайл не будет ее особенно беспокоить. Думать о муже нынче было все равно что звонить в надтреснутый колокол. Когда-то его имя звучало в ее сердце, как песня, но теперь ей не хотелось даже мысленно произносить его. Или слышать, как его произносят другие. «Любовь, — подумала она отрешенно, — увы, держится на материальных ценностях и на праве ими распоряжаться. Семейный лад, супружеская любовь… даже любовь ко мне собственной дочери. Люди начинают любить тебя, когда ты отказываешься от власти в их пользу… Как смешно…» На самом деле было не очень смешно. С тех пор как Кефрия открыла для себя эту истину, ей сделалось все равно, любил ли ее кто-нибудь.