Волшебный корабль
Шрифт:
— А я его и не терял, — ответил Уинтроу. — Ты его просто разглядеть не мог. Потому что я — не ты. Я не был крупным, сильным и грубым. Я — это я!
— Ты не желал соответствовать… Тебе было плевать на то, что я мог тебе дать. Ты… и этот корабль… оба вы — недоросли избалованные…
— Некогда нам препираться, — сказал Уинтроу. — Проказнице одной не справиться. Она и так мне помогает, но нужны еще и твои глаза… твое знание… — Он не смог вовсе изгнать горечь из своего голоса: — Мне нужен твой совет, отец.
— Он что, правда твой отец? — с ужасом осведомился Са'Адар. — Он сделал рабом собственного сына?…
Ни тот ни другой ему
— И что ты с ней собираешься делать? — спросил отец неожиданно. — Даже если мы выведем ее невредимую из пролива, моряков, чтобы с парусами работать, все равно нет… А воды здесь очень сложные даже для опытной команды! — И Кайл фыркнул: — Едва успев присвоить, ты ее немедленно потеряешь…
— Я просто буду делать, что смогу, — ответил Уинтроу. — И настолько хорошо, насколько смогу. То, что произошло, случилось не по моему выбору. Но я верю, что Са смилуется над нами.
— Са!.. — Кайл с отвращением мотнул головой. Но тут же начал распоряжаться: — Держи ее посередине пролива… Нет, еще на левый борт… Вот так… Так и держи. А где Торк? Его бы наверх сейчас, впередсмотрящим…
Уинтроу чуть призадумался, сопоставляя сказанное отцом с тем, что доносили ему чувства Проказницы. И только потом выправил курс.
— Торк умер, — сказал он помолчав. — Выкинули за борт. Поскольку один из рабов счел его бесполезным. — И он ткнул подбородком в сторону «расписного», мертвой хваткой вцепившегося в снасти где-то на середине пути к «вороньему гнезду». — Я его и послал впередсмотрящим.
Жуткое молчание сопроводило эти слова… Когда отец заговорил снова, его голос дрожал от внутреннего напряжения.
— Все это… — он говорил тихо, чтобы слышал только Уинтроу. — Ты устроил все это… только затем, чтобы взять корабль прямо сейчас… а не… через несколько лет?
Уинтроу подумал, что в этом вопросе заключалась вся разделявшая их бездна. Бездна, через которую никогда не будет наведен мост.
— Ничего подобного, — сказал он. Слова получились совершенно дурацкие, но он знал: он может говорить хоть целую жизнь — отец все равно его не поймет. Все, что у них будет когда-либо общего, — это корабль. — Давай лучше проведем ее между скалами, — предложил он. — Между собой разбираться будем потом!
Миновало, как ему показалось, долгое, долгое время… но все-таки отец шагнул вперед и встал рядом с ним. И его рука легла на штурвал рядом с рукой сына. Он глянул вверх, на снасти, заметил там одного из своих моряков.
— Кальт! — крикнул он. — Оставь! Лезь в «воронье гнездо»! — И вновь посмотрел вперед. — Вот оно, — негромко предупредил он Уинтроу. — Начинается!
Корабль, и так мчавшийся сломя голову, только теперь начал настоящий разбег…
— Продали меня, значит, — тусклым голосом проговорила Малта. — Продали меня какому-то чудищу, чтобы за корабль расплатиться. Чтобы меня утащили в деревню на болоте, где я немедленно обрасту бородавками и стану производить младенцев, пока вы будете богатеть на новых торговых сделках с семьей Хупрусов. Только не воображайте, будто мне невдомек, как это делается! Всякий раз, как женщину из Удачного выдают замуж в Чащобы, ее семья тут же начинает прямо пухнуть от денег…
Ее разбудили раньше обычного и вызвали на кухню ради этого разговора. Даже завтрак еще не был готов.
— Малта, все на самом деле не так, — сказала мать точно
тем голосом, каком обычно призывала ее «выслушать разумные доводы».Ее бабка, та по крайней мере не прикидывалась и не прятала своих чувств. Она наполнила чайник и поставила его на плиту. Нагнулась и сама раздула огонь.
— Вообще-то ты сама себя продала, — сказала она обманчиво дружелюбно. — За шарфик, кристалл огня и сновидческую шкатулку. Только не пытайся нас убедить, будто у тебя ума не хватало понять, что ты делала. Ты очень о многом хорошо осведомлена, хотя и прикидываешься простушкой.
Малта некоторое время молчала. Потом буркнула:
— Все лежит у меня в комнате. Могу вернуть хоть сейчас.
Кристалл огня… Как ей не хотелось расставаться с кристаллом огня. Но все лучше, чем помолвка с каким-то жабообразным выходцем из Чащоб. Она вспомнила свой сон, в котором целовала его, и содрогнулась. В реальности, когда он откинет вуаль, его губы непременно окажутся бугристыми от бородавок. При одной мысли о подобном поцелуе ей хотелось плеваться. Какая несправедливость! — послать ей сон о красавчике, когда на самом деле он жаба!..
— Поздновато ты спохватилась, — посуровела мать. — Если бы не наврала насчет шкатулки, дело еще можно было бы поправить… Хотя нет, о чем это я! Ты ведь к тому времени уже взяла у него камешек и платок… не говоря о стакане, из которого отпила! — Она помолчала, потом продолжала несколько добрее и мягче: — Малта… Никто не собирается силой выдавать тебя замуж. Все, о чем мы с ними договорились, — это позволять молодому человеку время от времени видеть тебя. И тебе не придется оставаться с ним наедине. Кто-нибудь обязательно будет присутствовать: либо я, либо бабушка, а может, Рэйч или Нана. Так что бояться тебе совершенно нечего, — Она прокашлялась и заговорила почти совсем спокойно: — С другой стороны, я и по отношению к нему не допущу никакой неучтивости. Ты не будешь опаздывать и не станешь ему грубить. Ты будешь с ним разговаривать как с любым почетным и уважаемым гостем нашего дома. А значит — чтобы никаких дикостей насчет деревень на болотах, бородавок или производства младенцев.
Малта выбралась из-за стола и пошла отрезать себе кусок вчерашнего хлеба.
— Ну и замечательно. Я вообще не буду с ним говорить, — заявила она. Ну и что, интересно, они смогут поделать? Как сумеют заставить ее с ним разговаривать, да еще и вежливой быть? Чтобы она притворялась, будто он ей нравится, — еще не хватало! Пусть увидит, что внушает ей отвращение — и убирается восвояси. Знать бы только, позволят или нет ей оставить себе шарфик и кристалл, если он скажет, что раздумал жениться на ней… Сейчас, пожалуй, не стоит об этом спрашивать. Но вот шкатулку свою пускай забирает когда угодно. Все равно после того, как Малта раскрыла ее, она стала серой и неинтересной, точно прогоревшая зола в очаге. Аромат, правда, сохранился, но не ради же аромата ее у себя держать?…
— Малта, это не те люди, которых позволено обижать, — заметила мать.
В последнее время она часто выглядела утомленной. На ее лице появились новые морщины, а о волосах она стала заботиться еще меньше прежнего. Скоро станет такой же кислолицей, как бабка… Что касается бабки, то она хмурилась.
— Дело не в том, кого позволено обижать, а кого нет, — сказала она. — Есть масса способов отвадить нежеланного жениха, но грубость в их число не входит. По крайней мере в нашей семье.
Малта вдруг спросила: