Волшебный магазин
Шрифт:
Странно, что они оба из Питера. Один точно москвич.
– Ты не знаешь, кто это в темном плаще и в красивых перчатках? – спросила она Василька.
– Народный артист Толя, – не моргнув глазом, ответил молдаванин.
До завтрака желающих отвезли на автобусе в бассейн. Туся плавала неважно, но все равно очень любила. Вставало солнце. Вокруг темнели горы. Василёк рвался ее учить, но она предпочитала собачий стиль каким-то там кролям и брассам.
Накупавшись, сели в автобус. Солнце уже сияло вовсю.
После душа побежала завтракать.
Народный
– Если не ошибаюсь, в мурманском театре идет ваша пьеса? Моя пьеса в том же театре, мы на одной афише.
Тусе польстило внимание. Ее мало где ставили.
– Вы – Таня, я – Саша, – распределил народный артист Толя, – правильно?
«Сволочь Василёк, хорошо, что я еще никак не назвала его, – мелькнуло в голове», – и она сказала:
– Правильно.
А что она еще могла сказать?
И разошлись по своим столикам.
Потом Туся вспоминала – пробежала ли хоть какая искра, хоть намек на значимость в этом диалоге. Кроме раздражения на молдаванина, ничего. Таня подумала: какая же я была толстокожая!
Около него хорошо было быть. Просто стоять. Ни малейшей мысли о романе. Просто надежность. Просто тепло. Просто куда-то вместе пойти.
О чем говорили? О чем-то тогда важном. Может, о Чехове? Может, о погоде?
Сели в вагончик подвесной дороги. Последним подбежал Василёк. И сразу обида – мы же договаривались работать над подстрочником. Уже ногу поставил, чтобы войти.
И такое недовольство! Просто собственник. Татьяна этого очень не любила, давления любого.
Неожиданно Саша отстранил молдавского драматурга и не дал ему зайти внутрь. Вагон дернулся и пополз вниз.
– Это что такое? – возмущенно завопил Василёк.
– Ты нам надоел, – приветливо сказал Саша.
И Тусе немедленно захотелось его обнять.
Вагончик плыл не спеша, низко, почти касаясь крыш домов, сараев. Виноградные плети еще оставались голыми, но на них уже зарождались будущие грозди, наполненные крымским солнцем и вином. Обнажены были жалкие хозяйственные постройки. Стояли водокачки, ждали воды с гор.
Люди, собаки, кусты сирени ждали весны.
Рванул внезапно ветер, и Саша обнял ее, закрывая от негодования природы. Хотелось плыть и плыть. Татьяна ничего не знала ни о его профессии – понятно, что драматург, но это не способ заработка, это дар Божий и ничто больше (например, Татьяна себя числила домохозяйкой), ни о его прошлом, ни о его настоящем, ни где он живет, ни с кем он живет. Не знала и не хотела знать.
А вот бесконечно плыть к морю на подвесной дороге – хотела.
На набережной гуляли зимние курортники – тепло одетые, даже укутанные. От моря дуло ледяным весенним ветром.
Подошли к воде. Постояли. Вдали, на самом горизонте, шел большой пароход.
– Интересно, как его зовут? – произнесла Туся.
– «Александр Грибоедов», – моментально ответил Саша, даже не прищуривая
глаз.Туся подивилась остроте зрения, но решила, что врет. Надо было потом прожить столько лет, чтобы поверить, что сказал правду.
Зашли в цветочный магазин. Аромат был нежный и не депрессивный – Татьяна терпеть не могла цветочные магазины, они ей напоминали кладбища.
А здесь стояли слабо окрашенные природой фрезии – и от них шел запах, который обычно эти цветы не издавали. Зимние сорта не пахнут. У них нет на это сил.
Он хотел купить ей букет, но не решился. Не хотел походить на Василька.
А вот и он. Стоит, обиженный, смотрит на колесо обозрения.
– Пошли от него, – потянула Туся.
Саша уже купил в кассе два билета и повел ее к кабинке.
Василёк исчез.
Кабинки поочередно спускались вниз и заселялись пассажирами. А их кабинка поднималась по мере заполнения. И вот они уже на самом верху, вот стали спускаться.
– Ты боишься высоты? – спросил Саша.
«Очень, – хотела сказать Туся, но не сказала, а подумала: – С тобой я ничего не боюсь!» Но показалось тривиальным и то и другое. Смолчала.
И вот включили музыку, и под вальс Штрауса они стали вздыматься к небесам, к солнцу, к вечности.
И опять захотелось, чтобы никогда не кончалось это колесо. Какой сегодня насыщенный день – одни полеты!
На полуобороте их заваливало, но не вниз головой, слава богу. Просто возникало чувство, что они лежат на одной постели – головами к небу.
Пока шел круг, Татьяна ждала этого момента. Желала.
И по ее желанию именно в этой перевернутой позиции сломалось колесо обозрения. Встало.
В полувисячем положении Саша обнял ее, и они замерли.
Из соседней кабинки раздался певучий голос Василька:
– Хорошо из горла пить!
Он тоже висел, сильно запрокинувшись.
В его руках был остродефицитный, но доступный в Ялте 78-го года напиток пепси-кола.
Обратно поднимались пешком – подъемник уже не работал. Ужин диктовал расписание дня.
Влетели последними – никого уже не было в столовой. Официантки снимали с себя фартучки и кружевные наколки.
Ворчливо покормили чем Бог послал.
Татьяна и Саша были рады, что они одни.
Хотелось исчезнуть с поля зрения всего семинара.
Хотелось скрыть от самих себя волнение в висках.
Татьяна ушла в душ, который находился на этаже, и простояла под горячей струей почти час. Приходила в трезвое чувство.
Саша засел за пьесу, которую готовил к завершению. И хорошо пошло.
Потом Туся заперлась у себя в комнате и не отвечала на стук – не знала кто и не хотела знать, кому она понадобилась. Пусть думают, что она крепко спит или сидит в каком-нибудь номере в веселой компании братьев-драматургов.
День завершался, горы засыпали. Море исчезало. Чехов грозил пальцем.
На стене висело ружье.
Утром в автобусе, который отправлялся в бассейн, Саши не было, а она была совершенно уверена, что будет. Что-то сбоило.