Волшебство по наследству

– Юль, а как же твоя старая любовь – Серега Николаев? – Яна постаралась вложить в этот вопрос как можно больше яда и презрения.

– Все течет, все изменяется, – глубокомысленно изрекла Широкова. – Нравился Николаев, нравился, а потом вдруг раз – и разонравился. И тебя, Кузнецова, это совершенно не касается! Тебе стоит усвоить другое, а именно: я за Шереметьева готова выдрать тебе все твои золотые волосы!

– Не стоит, – дрожа от гнева, ответила ей Яна. – Я с тобой драться не собираюсь. Не к лицу как-то... недостойно...

– И правильно. Лучше Кольке в ментовку передачку снеси! Танька твоя Самохина – из грязи да в князи, то есть в Княгини, а ты из Графини – да во Брыкуни! – И Юлька захохотала так оглушительно и вызывающе, что Яна с трудом сдержалась, чтобы не вцепиться в ее блестящую от лака челку.

* * *

Вечером того же дня Яна Кузнецова сидела на заборе детского сада рядом с Колькой Брыкуном.

– Конечно, отпустили, – сказал он. – Доказательств же у них нет. Да и к тому же я еще несовершеннолетний. Наверное, нельзя меня в КПЗ пихать. Хотя... не знаю... Сейчас вроде бы уголовная ответственность с четырнадцати лет наступает.

– А тебе разве уже четырнадцать?

– Забыла, что ли? Мы же перед Новым годом отмечали, в декабре у меня день рождения. Я же Козерог по гороскопу.

– Действительно забыла, – вздохнула Яна.

– Вот как ты ко мне отвратительно и наплевательски относишься! Ничего не помнишь!

– Можно подумать, что ты помнишь, когда у меня день рождения!

– Еще бы мне не помнить... Конечно, помню – восемнадцатого мая! – И Коля опять ввернул свое: – Не так ли? – и опять убедился, что это выражение обезоруживает абсолютно любого. Яна тоже не нашла, что ответить. – Сейчас в четырнадцать можно уже и паспорт получить, – продолжил он.

– А ты получил?

– Не-а, успею еще.

– Ой, Колька! Я вспомнила! – ужаснулась Яна. – Ты ведь сказал, что Козерог по гороскопу...

– Ну!

– Витя говорил, что Козерогам ни в коем случае нельзя носить сапфир.

– Можно подумать, что я ношу!

– Я думаю, что даже и держать его при себе опасно. Видишь, с тобой без конца всякие неприятности приключаются! Ты бы мне признался про кольцо, а то как бы еще хуже не было... Мы с тобой вместе придумаем, как из всего этого выкрутиться. Ты, главное, скажи, куда его дел?

– Ну, Янка, ты даешь! Сказал же, что кольцо не брал. Если уж ты мне не веришь, то что про ментов говорить!

– Где же оно тогда?

– А я знаю?

– Коль, – не унималась Яна, – а почему тебя Настька сдала? Все уши мне про тебя прожужжала, а сама...

– Испугалась, наверное, когда ломаные серьги увидела.

– А ты в милиции признался про серьги?

– А что мне было делать?

– И что же ты сказал? – насторожилась Яна.

– Как есть, так и сказал, – буркнул Колька.

– И про меня сказал?

– За кого ты меня все время принимаешь? Сказал, что девочка одна очень нравится, вот я и хотел ей подарить. А что за девочка – их не касается.

– А что милиционеры?

– Хихикали, – зло сказал Колька. – Эти взрослые нас чуть ли не за грудных держат.

– С чем тебя отпустили-то?

– С тем, что еще вызовут.

– Боишься?

– Нет. Я же вернул, что взял.

– Но ведь серьги-то сломаны!

– Сказал, что летом в трудовом лагере заработаю на ремонт.

– А они?

– А они ничего. Пока отпустили. О! Гляди, граф твой чешет!

Яна повернула голову. К ним действительно подходил Шереметьев. Она спрыгнула с забора, вытащила из куртки два блестящих драгоценных камня и протянула их Витьке.

– Возьми, – сказала она. – Наверное, их можно вставить обратно.

Витька довольно чувствительно шлепнул ее по руке. Камешки выпали и тут же затерялись в жесткой прошлогодней траве, не так давно освободившейся от снега.

– Ты что? Зачем? – Яна плюхнулась на колени и зашарила руками в траве. – Кольке же придется платить!

– До чего же у тебя, Кузнецова, любвеобильное сердце: и на Князева его хватает, и на этого... златокрада! – Шереметьев кивнул на Брыкуна и пошел по направлению к своему дому.

Колька птицей слетел с забора, но Яна, резко поднявшись с колен, не дала ему броситься вслед за Витькой.

– И все-таки я как-нибудь еще раз врежу твоему графу прямо в его графские зубы! Ты не сомневайся! – пообещал Яне Колька и, вздохнув, тоже принялся искать в траве камни.

* * *

Яна уже вызвала лифт, когда вдруг услышала из-под лестницы срывающийся шепот:

– Яна, Яна, постой...

– Кто тут? – вздрогнула Кузнецова.

Из-под лестницы выползла заплаканная Настя с красным носом и дергающимися губами.

– Ян-на, – всхлипнула она и залилась таким отчаянным плачем, будто собиралась затопить слезами весь кузнецовский подъезд. – У м-меня к тебе п-просьба...

– Ну?

Настя еще пару раз полузадушенно всхлипнула и протянула Яне конверт. Кузнецова хотела тут же его вскрыть, но Витина сестрица отчаянно выкрикнула:

– Нет! Это не тебе, это Коле... Передай, пожалуйста... – И слезы опять градом заструились по ее красному личику.

– Чего теперь реветь? – безжалостно спросила ее Яна. – Раньше надо было думать!

– Да-а-а, я бы посмотрела на тебя, если бы с тобой такое случилось... Что мне было делать, если отец из-за этих серег собирался меня ремнем выдрать, когда мне уже целых тринадцать лет! Что я ему, соплячка какая-нибудь, чтобы ремнем!

– Подумаешь – ремень! Кольке-то гораздо хуже! Зачем его заложила? Ты знаешь, что его в милицию водили и сказали, что в ближайшее же время еще раз вызовут для дачи показаний?

– Знаю, – рыдала Настя. – Я же не виновата-а-а... Он ведь без спросу серьги взял да еще и сломал... Что же мне, на себя наговаривать, чтобы меня за это ремнем?!

– Между прочим, люди ради любви и не такое терпели! – наставительно произнесла Яна.

– Ты-то откуда знаешь?

– Художественную литературу надо читать!

– Мало ли чего там писатели напридумывают и понапишут... Всему верить, что ли?

– Верь мне, Настька, – грустно сказала Кузнецова. – Правду там пишут...