Вольта
Шрифт:
Отношения княгини Дашковой с Екатериной вскоре осложнились, потому что Дашкова, бесспорно одаренная государственным умом, имела два больших недостатка, помешавшие ей сделать карьеру: она не умела молчать, ее язык резок, колок и не щадит никого… Сверх того она слишком горда, не хотела и не умела скрывать своих антипатий» (А.И. Герцен). Вот под кем быть Вольте, если б поехать в Петербург!
А сейчас Дашкова путешествовала с сыном и дочерью, чтоб не вспоминать о своем горе (смерти старшего сына), чтоб детей образовать и Европу посмотреть, чтоб принять на свои плечи Российскую Академию. Она «с удовольствием виделась с Дидро», Кондорсе, Байи, Лаландом и Фальконе во Франции, посещала университеты и монастырские архивы в Италии, побывала в Вене, Брюсселе, посетила Англию.
О России Вольта знал по Вольтеру («История Российской империи под Петром Великим», 1759), по нечастым газетным сообщениям, по «Трудам Петербургской Академии», издаваемым на латыни, и, конечно, по Жокуру — академику Берлина, Лондона,
На следующий день после визита Дашковой Вольта снова получил послание от женевского библиотекаря Сенебье. Тот с жаром вспоминал про вольтово северное сияние («Падре Хелл полагает, что оно должно двигать магнитной стрелкой. Здорово, если Вы поставите такой опыт!»), хвалил микроэлектрометр («замечательная идея!»), разглагольствовал о металлах («их можно растворять в кислотах, а потом выделять обратно из растворов»), о волосяном гигрометре Соссюра и прожектах Делюка, возбужденного какими-то роговыми пластинками или чешуйками, которыми можно бы заменить волос. Вольта ответил. Странное дело, надо ли так разбрасываться мыслями сразу обо всем? Быть может, мозг должен разогреваться, как мышцы при разминке?
16
О, как я доволен! (франц.).
Фирмиана взволновал ноток высоких гостей. Он всегда рьяно выполнял указы относительно максимального благоприятствования просвещению, но столь могучие визиты? Не ожидал, кто б мог подумать! Не мешкая, удваиваем затраты на курс экспериментальной физики! Ускорьте ввод в строй анатомички Галетти! Следует то обновить, это прикупить: срочно собирайтесь за приборами в Лондон и Париж, возьмите помощника, передайте курс другому, ведь поездка рассчитана на четыре месяца!
Вольта не настаивал на такой поездке, но если уж повезло… Он в два счета представил справку о состоянии дел с Галетти, получил у банкиров деньги (не шутка, 500 цехинов), обзавелся адресами агентов, рекомендациями к влиятельным персонам, заграничным паспортом. Теперь два слова Фирмиану («весьма полезная командировка, у меня много идей насчет опытных демонстраций в дороге, некоторые опыты чудо как хороши!»). 16 сентября, уже выехав из дому, проездом через Турин послал в Женеву просьбу к Сенебье: «Желательно встретиться с Соссюром, буду у вас день или два, хорошо бы моим сиятельным попутчикам, едущим следом, посетить Вашу библиотеку и научные кабинеты».
Вояж начался. Ох, и долгим же он оказался! В университете Турина посетил кабинеты физики («нам бы такие!»). Потом Моншени, Савойя, Шамбери. В Лионе очень хорошее книгохранилище, внушительна коллегия иезуитов. В женевской библиотеке царит Сенебье. И обо всем подробнейшим образом написано Фирмиану и брату, одному сдержанно, другому раскованно: о людях, коллекциях минералов, размещении приборов, кто что сказал и как все хорошо. А Фирмиан благодарил, советовал не забывать рекомендательных писем. Перед Луиджи можно расстегнуться: «Я и Париж? Тот самый Париж, который у всех на устах, есть главная цель поездки! Но как не дешева почта: за письмо 24 французских сольди!» Теперь подробно о маршруте, куда сколько миль, какие дома и как расположены.
Вот пролетели Лозанну, Берн, Солетту, Базель, Страсбург, Кардсруэ, Мангейм, Вормс, Майнц, Кобленц, Воин. Во дворце князя в Баден-Бадене «невиданная роскошь: турецкий сераль, горячие ванны, модные лабиринты, золото соборов, бронза монументов, белый мрамор статуй. И так везде. Вот это поездки! Что будет дальше, умопомрачительно!». Наконец Брюссель: «17 ноября рано утром с первым дилижансом проехали три города, один крохотный и грязный, второй соперничает с первым, а третий точно соответствует провинции, где находится, — австрийскому Брабанту». Чудо какие места, кружева, непревзойденное сукно, лен, цикорий, породистые животные. Кстати, Брабант перешел от Испании
к Австрии по Утрехтскому миру 1713 года. И Ломбардия тоже. Чуть ли не к братьям-ровесникам попал. А люди — неизвестно кто лучше, фламандцы или валлоны. [17]17
Население Брабанта (теперешней Бельгии) составляют два народа — фламандцы, говорящие на особом языке германской группы, и валлоны, говорящие по-французски.
В письмах подробно каждый шаг, каждое действие. «В Брюсселе обосновался аббат Рейналь, — сообщает Вольта брату, — тот самый автор нашумевшей книги про Европу и колонии. С ним даже хотели познакомиться короли Пруссии и Испании, но он уклонился». Да, Гильом Рейналь был непрост: как и Вольта, он вышел из среды бедного духовенства и успел накопить немало впечатлений, отслуживая за восемь су вместо других аббатов мессы. Он успел выпустить три компилятивных книги о судьбах принцев Оранского дома, давших наместников в Нидерланды, об английском парламенте и о разводе Генриха VIII и Екатерины Арагонской. Любопытный щелкопер, но за прелюдией прозвучали серьезные заявки.
Главной книгой эрудита Рейнали стала «Философская и политическая история колоний и торговли европейцев в обеих Индиях», сначала в четырех, а в 1780 году — в 12 томах. Здесь уже аббат не потрафлял публике, а изливался всерьез. Пользуясь дружбой с Гельвецием, Гольбахом и Дидро, Рейналь собрал немало данных и осмыслил роль открытия Америки и колонизации Индии, а также значение работорговли для развития Старого Света. Своим громоздким исследованием аббат угодил сразу двум полюсным кланам: людям государственным, получившим редкий шанс задним числом оцепить ход экономической истории, и либералам, которые упивались критикой работорговли и призывами к просвещению. Торговля и мануфактуры — вот что, по Рейналю, превращало рабов в подданных. Но никогда не перестанут враждовать работодатели и продавцы своего труда, ибо интересы их противоположны, вещал плодовитый Рейналь, наспех выдавая массу спекулятивных суждений и оставляя другим разбираться в подлинном смысле изложенных им истин.
Но экономико-философские книги были не по Вольте, призванном для конкретных дел, а не отвлеченных умозрений. Наскочив на бывшую у всех на устах книгу и отдав тем дань моде, он, настроенный радужно-восторженно-умильно, ринулся в семейные глубины. «А почему ты не пишешь? — обращается Вольта к брату. — Не случилось ли чего дома? Уж два месяца я о вас ничего не знаю, напиши мне в Лондон до востребования, я скоро буду там».
Но нет, в Англию Вольта попадет не так скоро. 22 ноября выехал он из Брюсселя в Роттердам: «Переезд короткий, коротким будет и мой рассказ о нем. Лошади в восемь ног несли нас по лучшей в мире дороге, по сторонам обсаженной роскошными деревьями». Все радовало счастливчика: аккуратные городки, башни («выше которых лишь облака»), картины лучших живописцев фламандской школы; каналы с барками; спокойное безопасное море, отделяющее Остенде от Англии.
И вдруг снова прозвучало певучее слово «Россия», будто сосульки зазвенели. «Я приглашен к русскому министру князю Голицыну. У него чудесный дворец с роскошным садом, но министр ужасный дилетант в физике, что меня весьма охлаждает. Надеюсь, ты меня понимаешь?» Молодого капитана Голицына еще в 1760 году прислали в Париж приобщаться к дипломатическим тонкостям под начало дяди, но тот вскоре отбыл в качестве посла в Вену, племяннику же пришлось изрядно попотеть, прежде чем дослужиться до ранга министра при французском дворе. В Париже общительный Голицын сошелся с Дидро, его соратниками, людьми искусства, но в 1768 году был послан в Голландию. Там особо интересовался минералами (как все), еще атмосферным электричеством и вулканизмом, сблизился с небезызвестным ученым Марумом. Какое там «дилетантство в физике», напротив!
В год визита Вольты Голицын уже был членом академий в Брюсселе и Петербурге, а позднее вошел в научные общества Берлина и Лондона, Его удручали академические нелады в Петербурге, он много сил тратил на сближение ученых России и Запада. С Вольтой было о чем поговорить, тот стал чуть ли не последним визитером, общавшимся с посланником, ибо вскоре Голицын службу бросил, но остался жить попеременно в Голландии и герцогстве Браушвейг. Общение с просветителями даром не прошло: князь обеднел, разошелся с ревностной католичкой женой, однако научных занятий не оставил. В конце концов, он собрал неплохую коллекцию минералов, первым из русских построил вольтов столб, потом через год безуспешно сватал в Петербургскую Академию еще одного «изумительно талантливого молодого математика» по имени Гаусс. Вероятно, Голицын повторно пригласил Вольту в Россию, но тот не смог сообщить брату об этом прямо, опасаясь австрийских цензоров, возможного вреда по службе. Похоже, что Вольта снова отказался из-за «весьма охлаждающего» северного климата. Не менее вероятна и другая версия: как лицо официальное, Голицын приглашение передал, но как лицо частное, ехать не посоветовал. Уж очень скверные дела творились в то время в Петербургской Академии. Полный упадок, большой беспорядок, так считали многие из тогдашних академиков. Комиссии, разбирательства… В январе 1783 года Дашкова принялась наводить порядок в храме российском науки.