Воля небес

– Все подряд проверяйте! – махнул рукой вдоль коридора Малюта, сам же ринулся наверх. Басарга с побратимами побежали следом.

На втором этаже опричник толкнул первую дверь, вторую, третью – и тут лицом к лицу столкнулся с плечистым рыжебородым боярином в опашне и остроконечной лисьей шапке.

– Стефан Кобылин? – узнал его недорослик. – Где митрополит?

– Да вот, – замялся назначенный охранять Филиппа пристав. – Смотрю, лежит. Не иначе, от жары задохнулся? Перетопили…

– Что-о? – Скуратов кинулся вперед, отпихнув пристава, упал на колени перед постелью, на которой, рядом с распахнутым молитвословом, лежал бледный монах. Приложил ухо к губам, замер, прислушиваясь… Через некоторое время поднял голову и оглянулся.

По его глазам Басарга понял все и, развернувшись, что есть мочи ударил пристава кулаком в лицо:

– Ах ты, паскуда! Тварь! Душегуб! – Подьячий бил и бил Кобылина, пока побратимы наконец не оттащили его от потерявшего сознание предателя.

Малюта же, стоя перед мертвым Филиппом с обнаженной головой, крестился и раз за разом повторял:

– Что же я царю-то скажу, господи? Как царю-то о сем рассказать? Как Иоанну про беду сию поведать…

Опричные сотни подошли к монастырю только через три дня. Царя Иоанна Малюта, Басарга и остальные опричники встретили у ворот, стоя на коленях с повинно склоненными головами. Перед ними валялся связанный по рукам и ногам душегуб, но вернуть Филиппа к жизни это уже не могло. Задушенного митрополита к этому времени успели отпеть и похоронить за алтарем Успенского собора. Все, что оставалось Иоанну, – так это помолиться перед могилой новоявленного мученика [17] .

17

История жизни и смерти святителя Филиппа в романе дана согласно исследованию митрополита Дмитрия Ростовского (1651–1709), автора общепризнанного монументального труда «Жития святых». Желающим ознакомиться с судьбой митр. Филиппа следует брать издания XIX века и ранее, поскольку в начале ХХ века, при очередном переиздании данных трудов, житие Филиппа, составленное святым Дмитрием Ростовским, было заменено в них на житие, написанное Стефаном Кобылиным, осужденным за убийство святителя Филиппа на пожизненное заключение в Соловецком монастыре.

– Значит, божьего слова, отеческого увещевания вы не захотели, – перекрестился царь всея Руси. – Что же, теперь у меня остался только меч…

* * *

Опричная армия много места на дороге не занимала [18] , больших припасов не требовала, а потому летела быстро, налегке, и к Новгороду домчалась всего через неделю, к сочельнику, шестого января. В первый день по приезде царь всея Руси остановился на Городище, на укрепленном подворье, в котором жили когда-то призываемые править Новгородом удельные князья. Опричные сотни рассыпались, окружая город и перекрывая ведущие из него дороги. Воины личной охраны Иоанна Васильевича знали, что нужно делать, имели места в своих десятках и сотнях. Басарга же был подьячим Монастырского приказа, а потому ни он, ни его побратимы в общем строю не числились и оставались возле государя, в большой свите.

18

Говоря про «опричную армию», следует помнить, что «царских людей» исчислялось всего 1500 бояр, из которых около тысячи были чисто царским двором. Таким образом «опричная армия» представляла собой примерно пять сотен телохранителей, а «вся опричнина» – от силы кавалерийский полк.

Приготовления заняли два дня. Восьмого января, вскоре после завтрака, Иоанн приказал седлать коней и двинулся в сторону Новгорода. Город встретил его колокольным звоном, на улицы высыпали толпы людей, провозглашающих здравицы, размахивающих руками, выкрикивающих какие-то просьбы и пожелания. Что именно – боярин Леонтьев не знал, поскольку по худородству оказался в самом хвосте колонны, в конце второй сотни опричников. Если бы не высокий скакун и хорошее седло, позволяющее заглядывать далеко вперед – так и вовсе бы ничего из происходящего не понимал.

Немного свободнее стало при подъезде к Волхову: улицы раздались, новгородцы стояли уже не вдоль стен, а разошлись между храмами, и потому отряд смог немного сомкнуться, подтянуть задние ряды вперед. Иоанн с ближней свитой тем временем выехал на мост. Навстречу ему с хоругвями, крестами и молитвами двигался крестный ход во главе с архиепископом Пименом в золотой ризе и в высоком белом клобуке. За ним толпилось еще десятка три священников в рясах разного цвета. Иные – в простеньких, серых, а иные – в расшитых так, что более на ферязь походили, нежели на облачение схимника.

Пимен остановился, что-то произнес, осенил Иоанна крестным знамением. Царь спешиваться не стал, ответил с седла, да так громко, что его, наверное, услышала половина Новгорода:

– Не нужно мне твоего благословения, окаянный Пимен!!! Иди в храм Святой Софии, грехи свои замаливай!

Среди участников крестного хода случилось некоторое смятение, ряды смешались. На некоторое время он превратился просто в толпу. Однако, когда архиепископ развернулся и пошел на людей, те стали расступаться, потом потянулись следом – и порядок восстановился.

На торжественной литургии в честь приезда государя собралась вся новгородская знать, а свободного места в храме имелось совсем немного. Худородные – вовсе не поместились. И потому примерно полторы сотни опричников, смешавшихся с горожанами, пытались услышать хоть что-нибудь во дворе новгородского кремля.

После литургии архиепископ Пимен пригласил царя отобедать в свои палаты, благо это было недалеко. И опять внутрь патриарших палат попали лишь немногие счастливчики. Басарга Леонтьев, притоптывая ногами возле своего коня, оглаживал скакуну морду и мечтал поскорее вернуться обратно на Городище. Больше всего он радовался тому, что догадался надеть валенки. Многие из опричников для гонору напялили сапоги – и теперь, вестимо, проклинали все на свете.

Внезапно из патриарших палат послышался громкий крик, потом еще.

– Никак государь гневается? – неуверенно произнес Тимофей Заболоцкий.

Словно в ответ на его слова на крыльцо вышел Иоанн, повел плечами, поправил саблю и громко провозгласил:

– Приказываю вам, верные слуги мои, выискивать во всем Новгороде иноземцев и прихвостней их, бить без жалости, а добро их предавать порушению и истреблению! [19]

Ответом был всеобщий восторженный крик. Толпа заколыхалась, стала быстро рассасываться. Новгородцы, разумеется, кого можно бить, поняли – и ринулись в нужные дома. Но вот заезжие из Москвы опричники покамест что делать не знали. Их выручил Малюта Скуратов, который сбежал вниз по ступеням и стал отдавать четкие и ясные приказы:

19

О таком приказе сообщает участник «новгородского погрома» Генрих Штаден.

– Боярин Мамышев, с сотней на Волховец мчитесь, там винокурни немецкие самовольные. Порушить все, дабы и следов от сей мерзости не осталось! Бутиков и Клешин, вы с князем Волынским отправляйтесь изменников брать. Бояре Колобов и Развозов со мной! Остальные тоже не стойте, помогайте новгородцам заразу истреблять! Сами не знаете, где иноземцы прячутся – так горожане укажут!

Опричники стали подниматься в седла, десяток за десятком вылетать за ворота. И только подьячий Басарга Леонтьев, уже успевший подзабыть, какова на вкус ратная добыча, никуда не рвался. Побратимы, глядя на него, в город тоже не торопились.

– Подьячий, бояре, сюда ступайте! – неожиданно окликнул их государь. – У меня тут слуги вора повязали, надо бы в Москву на суд доставить.

Бояре встрепенулись, получив ясный приказ. Басарга и Илья передали поводья замешкавшемуся Тимофею, побежали вперед, нырнули в непривычно низкие двери патриарших палат, прошли две горницы с высокими сводчатыми потолками. В третьей, возле богато накрытого стола, валялся на полу перевязанный ремнями и вожжами архиепископ Пимен. Как был в архиерейских одеяниях – так его и скрутили.

– Не довезем до Москвы, государь, – усомнился подьячий. – Далеко, холодно. Не доедет.

– Коли так, поперва в Городище доставьте, – скривился царь. – Опосля с обозом отправим.

Едва архиепископ увидел Басаргу, как тут же у него загорелись глаза, он торопливо зашептал:

– Помоги мне! За ворота токмо вывези, за заставы.

– На тебе кровь митрополита, – покачал головой Басарга. – Гореть тебе в аду.

– Да ты же сам супротив него выступал!

– Нет!

– Помоги, или я тебя выдам!