Волжский рубеж

А с мостом выходило худо – завязла вся армия на этом берегу Черной речки! Ломался весь план передвижения войск, а следовательно, и намеченный ход будущей битвы. Гроза точно пошла по берегу, вдоль темной спокойной воды. Это было видно и по настроению генерала Павлова, и по тому, как засуетились офицеры его штаба. Трое всадников на холме тоже оживились. Один из них оторвался и поскакал вниз. Сюда, к обрывистому берегу, и направил своего коня генерал Данненберг. Все притихли. Только стучали топоры, и те вскоре смолкли. Матросы-ремонтники смотрели на подошедшее войско. Тянули головы в сторону реки и младшие офицеры – командиры взводов. Петр Алабин и Павел Гриднев также всматривались в темноту.

– Святые угодники! – весело воскликнул их старший товарищ – командир роты Алексей Черенков. – Вот сейчас, господа, война и начнется! Только не с англичанами и французами, а иная! Генералитет супротив взвода матросов! – Он привычно дернул себя за рыжеватый ус. – Прямо-таки сию же минуту-с! – И, бросив это, направил своего коня в сторону головы войска. – Не упущу-с аттракциона!..

Мост, стратегическое значение которого переоценить было невозможно, собран не был. Черная речка не принимала русских солдат!

– Да что же вы, лейтенант!.. – сжав зубы, в гневе прорычал Павлов. – Да я вас под трибунал отдам! Расстреляю, к чертовой матери!

Но морской офицер Тверитинов, готовый расплакаться от отчаяния и несправедливого обвинения, набрался смелости и заступился за себя и своих матросов:

– Мы же рук не покладая, ваше высокоблагородие! Нас отрядили, так кто ж виноват, что мост плохой совсем? Мы же не ангелы, чтобы Святым Духом его строить! У нас же только руки, топоры и молотки! И ничего более, ваше высокоблагородие, сами рассудите!..

Генерал Павлов остыл так же стремительно, как и загорелся. Что было толку обвинять этого офицера, от которого мало что зависело, во всех грехах? Ему приказали – он отправился выполнять. А работы больше оказалось. Вот те, кто работу недооценили, их бы под трибунал! Да кто ж сейчас за пару часов до боя разбираться будет?

– Почему мост не готов? – поравнявшись с Павловым, спросил Данненберг. Устремил холодный взгляд на вытянувшегося перед ними трепетавшего морского офицера. – Это нарушает все мои планы, генерал…

– Наши планы, ваше сиятельство, – поправил его Павлов. – Так прежде надо было начинать. Днем строить нельзя – враг подглядит, все поймет, приготовится. Стало быть, предыдущей ночью стоило послать сюда моряков. Не послали. Теперь ждать придется…

Тверитинов, так и не отнимая руки от фуражки, слушал двух генералов и был готов к худшему.

– Вот что, лейтенант, – бросил ему Павлов, с которого гнев схлынул окончательно, а холодный разум стратега во всем взял верх. – Работать так, точно Божий храм от пожара спасаете. В три силы. В десять! Ясно?

– Так точно-с!

– Люди нужны?

– Не откажусь, ваше благородие!

– Бери, сколько нужно. Бревнышки таскать легко и скоро, как с голодухи жен любимых до постели! – Он кивнул. – С богом, лейтенант! – Павлов обернулся к главнокомандующему: – Я, Петр Андреевич, с вашего позволения войска осмотрю. Кто поотстал, кто увяз. – Генерал-лейтенант с горечью покачал головой. – Времечко есть: тут и за час не управиться!

Павлов повернул своего коня и оставил нахохлившегося Данненберга и его адъютантов рассматривать обрывистые берега и ломаную линию Черной речки, уходящей через каменистую землю Крыма к главной Севастопольской бухте и дальше – к морю.

– Гляди-ка, куда это он? – кивнул Павел Гриднев на проскакавшего мимо генерала Павлова в окружении своих адъютантов. – Неужто назад пойдем, до развалин, а?

– Видать, застряли мы, – кивнул Петр Алабин. – Ждать будем…

– Да еще как застряли, господа! Крепко застряли! – услышав их, уже подъезжая, усмехнулся капитан Черенков. – Нет переправы для нас! Нет мосточка-с! Только вплавь!

Солдаты роты прислушивались к своему командиру, смелея, улыбались.

– Но его сиятельство войну не открыли-с, – усмехнулся неунывающий ротный, который шутил и под пулями. – Смилостивились! Пригодится порох еще!

Его бодрый холерический нрав во многих вселял надежду: мол, все обойдется! Ядра, картечь и пули уйдут стороной, пройдет мимо вражеский штык! Будем жить, будем!

– Рота, вольно! – скомандовал Черенков сотне своих бойцов. – Прикажите солдатам разойтись, господа офицеры! Пусть на камешках посидят – еще находятся нынче!

Алабин и Гриднев оживленно кивнули.

– Разойдись! – уже командовали младшие офицеры своим солдатам, разбивая строй.

А впереди, у Черной речки, с новой силой застучали топоры моряков. Солдаты из стрелковых рот, под надзором своих офицеров, отложили винтовки и с матерком вцепились в бревна. Бешено кричал, бегая среди работающих, морской лейтенант Тверитинов. Ничего не упускал он из виду, во все вникал, не щадил своих рук, если было надо. Второй раз командиры не помилуют!

3

Случайному путнику могло показаться, что Севастополь, главный оплот русских на Таврическом полуострове, крепко уснул в эти часы после долгих мытарств предыдущих месяцев. Но это было не так. Окруженный на западных границах врагом, до рассвета спавшим, изрядно потрепанный бомбежками, город даже не дремал – кипел! На огне пусть и медленном, но верном. Чтобы не выдать себя – обмануть неприятеля!

Три часа назад из Севастополя начали выходить русские полки. Тысяча за тысячей. Шли тихо. Без шуток и песен, разве что с забористым матерком, произносимым в полголоса. Солдаты выходили в ночь, в туман и темень – и там исчезали…

Войском командовал генерал-лейтенант Федор Иванович Соймонов. Он был одним из тех русских служак высшего состава армии, на которой эта армия и держалась. Выходец из простых поместных дворян, он не имел возможности рассчитывать на продвижение по службе в силу высокого происхождения. Оттого Федор Иванович всего добивался острым офицерским клинком, стратегическим мышлением, личной храбростью. Больше всего он жалел, что родился поздновато для Отечественной войны 1812 года. Когда русские и французы вышли на Бородинское поле – биться не на жизнь, а на смерть, – ему было всего двенадцать лет! Три-четыре годика не дотянул! Зато в тридцать один год он уже командовал полком, в тридцать восемь стал генерал-майором, в пятьдесят один – дивизионным генералом.

Крымскую войну Федор Соймонов встретил Георгиевским кавалером, командиром 10-й пехотной дивизии, в которую на день Инкерманского сражения входили Томский, Колыванский, Екатеринбургский полки, стрелковые батальоны и артиллерийские наряды. Именно их в ночь с 4 на 5 ноября он и вывел из второго бастиона Севастополя и стал собирать за городом у Графской пристани. Чуть ранее основные силы находящихся в крепости защитников адмирал Нахимов поставил у четвертого бастиона – именно здесь по данным разведки союзники готовили прорвать оборону.