Воображаемые жизниСобрание сочинений. Том III

По вечерам, когда Брунеллески или Манетти приходили работать с Учелло, она засыпала после полуночи на полу у стены, в теневом круге под лампой. Утром она просыпалась раньше Учелло и радовалась окружавшим ее птицам и зверям, разрисованным в разные цвета. Учелло рисовал ее губы, ее глаза, ее волосы, ее руки; он постоянно закреплял отдельные положения ее тела, но он не писал ее портрета, как делали другие художники, когда любили женщину. Ибо «Птице» была незнакома радость оставаться в пределах одной личности: он не мог быть в одном краю, стремясь в своем полете парить над всеми краями.

И формы, и положения тела Сельваджии были брошены в общий тигель форм, вместе с движениями животных, с линиями камней и растений, с лучами света, с зыбью земных испарений и морской волны. Забыв о Сельваджии, Учелло казался вечно склоненным над тигелем форм.

А в это время в доме Учелло было нечего есть, и Сельваджия не решалась говорить об этом ни Донателло, ни кому другому. Она умерла, не сказав ни слова. Учелло запечатлел ее окоченевшее тело, ее маленькие худые сложенные руки и очерк жалких закрытых глаз. Он не заметил, что она умерла, как прежде не замечал, что жива. Он только присоединил новые формы к тем, что собрал.

«Птица» состарился, и уже никто не понимал его картин. Это была какая-то путаница кривых. Больше нельзя было различить ни земли, ни растений, ни животных, ни людей.

Много лет он работал над своим главным произведением, скрывая его от всех. Оно должно было обнимать все его изыскания и быть их отражением по своему общему замыслу. То был «Фома Неверный, испытующий язвы Христа». Восьмидесяти лет Учелло закончил картину.

Он призвал Донателло и благоговейно открыл ее. И Донателло воскликнул: «Паоло, закрой свою картину!» «Птица» стал расспрашивать великого скульптора, но тот не захотел более сказать ничего. Отсюда Учелло вывел, что он совершил чудо. Но Донателло не видел ничего, кроме хаоса линий.

Несколько лет спустя Паоло Учелло был найден умершим от истощения на своем жестком ложе. Его лицо было излучено морщинами. Глаза вперились в открывшуюся ему тайну.

В крепко сжатых пальцах он держал маленький свиток пергамента, весь покрытый передающимися линиями, идущими от центра к окружности и возвращающимися от окружности к центру.

НИКОЛАЙ ЛОЙЗЕЛЕР Судья

Он родился в день Успения и особенно чтил Святую Деву. У него выло обыкновение призывать ее во всех обстоятельствах жизни, и он не мог слышать ее имени без того, чтоб глаза его не наполнились слезами.

Покончив ученье на маленьком чердаке на улице св. Якова, под руководством тощего клирика, вместе с тремя детьми, бормотавшими «Donat» и покаянные псалмы, он прилежно изучил логику Окама. Таким образом, он рано стал бакалавром и магистром искусств. Почтенные лица, его обучавшие, заметили в нем большую кротость и привлекательную набожность. С его толстых губ как будто срывались одни молитвы.

Как только он получил степень бакалавра теологии, Церковь обратила на него внимание. Первоначально он служил в диоцезе епископа города Бовэ, который, оценив его качества, пользовался им, чтобы предупреждать англичан, стоявших тогда под Шартром, о различных передвижениях начальников французских отрядов. Когда ему было тридцать пять лет, его сделали каноником в Руанском кафедральном соборе.

Там он сошелся с Жаном Брюйо, каноником и кантором, и они вместе пели прекрасные литании Деве Марии. Иногда он предостерегал Николая Коппекесна, который был из одного с ним капитула, по поводу прискорбного пристрастия, оказываемого им святой Анастасии.

Николай Коппекесн не уставал восторгаться мудростью этой девушки, которая сумела так отвести глаза римскому префекту, что тот влюбился в чугуны и кастрюли на кухне и сталь их пламенно обнимать, от чего лицо его закоптело и стало похожим на дьявола. Николай Лойзелер доказывал ему, насколько выше могущество Девы Марии, вернувшей жизнь утонувшему монаху. Этот монах был распутен, но никогда не забывал почтить Святую Деву. Однажды ночью, отправляясь на свои блудные дела, он проходил мимо алтаря Марии и не упустил преклонить колена и вознести ей молитву. В ту ночь беспутство довело его до того, что он утонул в реке. Но демоны не могли завладеть им, и, когда на другой день монахи вытащили тело из воды, он открыл глаза и ожил милосердием Девы Марии.

«Ах! — вздыхал каноник, — вот такая набожность есть поистине целительное средство, и столь почтенное и скромное лицо, как вы, Коппекесн, должны бы пожертвовать ради него вашей любовью к Анастасии».

Явные достоинства Николая Лойзелера не были забыты епископом города Бовэ, когда он приступил в Руане к разбору процесса Иоанны Лотарингской. Одевшись в короткое светское платье и прикрыв тонзуру шапочкой, Николай был проведен в маленькую круглую келью под лестницей, где была заключена узница.

«Жаннетта, — сказал он, держась в тени, — мне кажется, сама Святая Екатерина послала меня к вам».

«Во имя Бога, кто вы такой?» — сказала Иоанна.

«Бедный сапожник из Грё, — отвечал Николай, — из нашей — увы! — несчастной страны. „Годоны“ взяли меня в плен, как и вас, дочь моя, да прославит вас Небо! Я все знаю хорошо. Я много, много раз видал, как вы приходили молиться Пресвятой Богородице в церковь Святой Марии Бермонской. С вами вместе я не раз слушал мессы нашего доброго кюре, Гильома Фронта. Увы! А помните ли вы Жана Моро и Жана Барра из Невшателя? Это мои кумовья».

Иоанна заплакала.

«Доверьтесь мне, Жаннетта, — сказал Николай, — меня посвятили в клирики, когда я был еще ребенком. Взгляните, вот тонзура. Исповедайтесь, дитя мое, исповедайтесь совершенно свободно, ибо я преданный сторонник нашего милостивого короля Карла».

«Я охотно исповедаюсь перед вами, друг мой», — сказала несчастная Иоанна.

А в стене было пробито отверстие, и снаружи, на ступенях лестницы, Гильом Маншон и Буа-Гильом от слова до слова записывали исповедь.

Николай Лойзелер говорил: «Жаннетта, не отступайтесь от своих слов и будьте тверды. Англичане не посмеют сделать вам худа».

На другой день Иоанна предстала перед судьями. Николай Лойзелер поместился с нотариусом в одной из оконных ниш, за занавесью, и начал записывать только одни обвинения, пропуская оправдания. Но двое других актуариусов протестовали. Когда Николай появился в зале, он незаметно сделал Иоанне знак не удивляться и с строгим видом присутствовал при допросе.

Девятого мая в большой башне замка он поднял вопрос о том, чтобы без промедления приступить к пытке.

Двенадцатого мая судьи собрались в доме епископа Бовэсского обсудить, полезно ли подвергать Иоанну пытке. Гильом Эрар полагал, что в этом нет надобности, ибо без того имеется достаточно данных. Николай Лойзелер заявил, что для исцеления ее души находит полезным предать ее пытке. Но этот совет не имел успеха.