Вопрос Формы

И, действительно, не одна голова повернулась к нему. Уж что-что, а внимание-то он к себе привлекал. Но понять его так никто и не понял.

На какой-то миг он потерял рассудок. Он заметался под ногами прохожих, заливаясь хриплым отчаянным лаем, прыгая на людей, которые казались ему понятливее остальных, не отставая от них, пока не становилось ясным, что послание до них не дошло.

Никаких результатов, кроме робкого похлопывания по голове или испуга. Он смолк и опять прижался к стене, чувствуя себя побежденным. Никому и в голову не придет услышать морзянку в собачьем лае. Когда он был человеком, он, наверное, реагировал бы точно так же. Люди видят в его лае только лишь попытку собаки обратить на себя внимание. И ничего более.

Он долго рыскал по улицам, завидуя ступающим вокруг него человеческим ногам, твердо и уверенно идущими в нужном им направлении. Самоуверенным, эгоистичным ногам, не сделающим ни одного шага в сторону от своего пути, чтобы помочь ему.

Владельцы этих ног обладали способностью выражать самые тонкие оттенки мысли и чувства речью, письмом, телефонным звонком...

Его же голос был всего-навсего хриплым пронзительным воем, раздражающим людей. Лапы его были пригодны только к бегу, а заостренная морда не могла выражать никаких человеческих чувств.

Наконец, после долгих поисков он наткнулся на огрызок карандаша. Стиснув его в зубах, он затрусил к докам на Западной улице.

Ветер с реки гонял на берегу многочисленные обрывки бумаги. Некоторые были довольно большими и относительно чистыми.

Поймав кусок бумаги, он твердо зажал его в лапах. Языком и зубами он переместил огрызок карандаша во рту так, чтобы он находился прямо над бумагой С трудом он вывел большими печатными буквами: "Я человек". Эти два слова заняли у него всю страницу, не оставляя места для дальнейшей информации.

Выплюнув карандаш, он стиснул бумагу в зубах и побежал обратно к зданию газеты. Впервые с момента своего побега от Мосса, он почувствовал уверенность в себе.

Вуд проскользнул в вестибюль с группой усталых молодых репортеров, возвращающихся с заданий. Он снова поднялся по лестнице, положил бумагу на пол и сжал дверную ручку своими мощными зубами.

Гилрой сидел за своим столом, печатая статью на машинке, Вуд подбежал к нему с бумагой в зубах и положил ему лапу на колено.

– Какого черта!
– выдохнул Гилрой, испуганно отдернул ногу и отпихнул Вуда.

Но Вуд не уходил Дрожа, он вытягивал шею как можно дольше, пока Гилрой не выхватил у него изо рта лист бумаги. Вуд застыл, жадно впившись глазами в тощего репортера.

Лицо Гилроя потемнело от гнева.

– Кто это здесь вздумал дурака валять?
– неожиданно заорал он, но почти никто не обратил внимания на его крик.
– Кто запустил сюда эту псину и всунул ей в зубы кретинскую записку? Ну, сознавайтесь, кто?

Вуд запрыгал вокруг него, истошно лая, пытаясь объяснить

– Да заткнись ты!
– загремел Гилрой, - Эй, рассыльный! Вышвырни его отсюда, да смотри, не пускай обратно. Не бойся, он тебя не укусит.

И опять Вуда постигла неудача!

Но он не намерен был сдаваться. Когда прошел истерический приступ отчаяния, мозг его заработал ясно и четко. Неудача? Да, но все же он нашел способ коммуникации. Ему просто не хватило места, чтобы разъяснить все, как надо. Но он напал на правильный путь, которым и надо теперь следовать.

Прежде, чем рассыльный загнал его в угол, Вуд подпрыгнул и схватил со стола карандаш.

– Отнять у него карандаш, мистер Гилрой?
– спросил мальчик.

– Я тебе дам свой, если не хочешь, чтобы тебе руку отхватили, - фыркнул Гилрой, возвращаясь к своей машинке.

Вуд спокойно сидел у ног рассыльного, пока тот вызывал лифт. Теперь ему не терпелось поскорее выбраться из здания и вернуться в найденное им в доках убежище, где он мог бы обдумать возможность более подробного послания.

Он понял, что алфавиту нужно найти какую-то замену, доступную его неуклюжим зубам.

Настойчивые попытки собаки вернуться в редакцию раздражали Гилроя.

Скомкав принесенную ею бумажку, он швырнул ее в корзину. Какой-то странный розыгрыш.

Его длинные пальцы проворно выстукивали последнюю страницу статьи Собрав пачку листков, он направился к редактору.

Редактор внимательно изучил первый абзац и торопливо пробежал глазами остальной текст. Он явно чувствовал себя неловко.

– Ну как, неплохо?
– вырвалось у Гилроя.

– А-а, что?
– редактор растерянно посмотрел на него. Нет, хорошая статья. Очень даже хорошая, по правде говоря.

– Я должен благодарить за этот материал вас, - восхищенно продолжал Гилрой.
– Сам-то я уже был готов сдаться. Казалось, что зашел в тупик. А сейчас вдруг полиция подбирает на улице психа, который ведет себя по-собачьи, а на шее у него точно такой же разрез, как у тех троих. Может быть, этот факт и не очень проясняет картину, но, по крайней мере, придает ей новый поворот. Ничего, теперь-то я уверен, что мы докопаемся...

Редактор рассеянно слушал Гилроя. Его беспокойство возрастало с каждой фразой репортера.

– А ты его видел, этого последнего?

– Разумеется! Я законтачил с тем доктором из больницы. Ей-богу, не знай я всей истории с самого начала, я бы тоже принял этого человека за психа. Он скачет по полу, все обнюхивает и пытается лаять. Но на шее у него разрез, зашитый двумя швами!

– Да, события разворачиваются интересно и быстрее, чем я ожидал, - сказал редактор, тщательно складывая странички статьи Гилроя в ровную стопку.
– Но вот только...
– Он запнулся.
– Не знаю даже, как и сказать тебе это, Гилрой.

Репортер насупил брови.

– Что не так на этот раз?
– спросил он недоуменно.

– Видишь ли, я вынужден снять тебя с этого дела. Мне очень жаль, потому что оно начало вырисовываться. Мне очень жаль, Гилрой, но, черт возьми, такие уж у нас порядки.

– Такие, да?
– Гилрой впился руками в крышку стола и наклонился к редактору.
– На чьи мозоли мы наступаем? Не понимаю Больнице это все безразлично. Имен я никаких не называю. Просто потому, что не знаю, кого назвать. Так в чем же дело?