Воронцов. Перезагрузка. Книга 3

— Как же так! — воскликнула Прасковья. — Сейчас мы все организуем!

И началась суета. Бабы метнулись по домам — кто за горшками с едой, кто за квасом. Мужики принялись сдвигать столы, расставлять лавки под старой яблоней во дворе. Дети носились туда-сюда, путаясь под ногами, но их никто не прогонял — такой день, всем радость.

Машка тоже не осталась в стороне — побежала в погреб, вынесла оттуда соленья, мочёные яблоки, квашеную капусту. Я наблюдал за ней — за тем, как ловко она управляется, как переговаривается с другими женщинами, как смеется, запрокидывая голову. Теперь, когда опасность миновала, она словно расцвела, засияла изнутри.

Солнце уже почти село, и небо стало темнеть. Под яблоней зажгли факелы и лампы, свет которых создавал уютный круг тепла. Столы ломились от еды — простой, деревенской, но такой вкусной, что слюнки текли. Квас пенился в кружках, медовуха благоухала пряностями.

Я сел во главе стола, и все разместились вокруг — мужики, их жены, дети. Захар со своими служивыми держались чуть в стороне — видать, профессиональная привычка. Но и им нашлось место за столом.

Кто-то затянул песню — протяжную, раздольную. Другие подхватили. Голоса сплетались, поднимались к звездному небу. Я смотрел на эти лица, освещенные теплым светом, открытые, простые, и чувствовал, как что-то внутри меня оттаивает, размягчается.

Вот она, Россия. Не в столицах, не в княжеских палатах — здесь, под яблоней, за общим столом, под общей песней. Здесь, где беда сплачивает, а радость делится на всех.

Машка сидела неподалеку, и наши глаза то и дело встречались через стол. В ее взгляде плясали отблески факелов, а на губах играла легкая улыбка.

— За барина нашего! — вдруг громко произнес Петр, поднимая кружку с квасом. — За Егора Андреича! За барина! — подхватили остальные.

Я смущенно качнул головой:

— За всех нас, — ответил я, поднимая свою кружку. — За то, что вместе мы — сила, с которой не справиться никакому врагу.

Глава 2

В какой-то момент вечера, я задумался, глядя на опустевшую тарелку перед собой, — тут же должна быть распространена репа?

Мой голос в полутьме прозвучал громче, чем я ожидал. Видать, я это сказал вслух. Головы повернулись в мою сторону, и я продолжил, уже увереннее:

— Из неё же делают много разных блюд, причём… — я порылся в памяти, вспоминая скучные уроки истории, где сонный учитель монотонно рассказывал о пищевых привычках наших предков, — вкусно же?

Степан, сидевший у края стола, вытер рукавом бороду, на которой блестели капли кваса, и усмехнулся.

— Вкусно-то вкусно, барин, — кивнул он, — да только не разгуляешься нынче.

— А сколько посадили репы? — я задал свой вопрос, не обращаясь конкретно ни к кому.

Степан вздохнул, и в этом вздохе слышалась вековая крестьянская печаль.

— В этом году немного, — он покачал головой, и свет от лучины скользнул по его лицу. — Клятый староста зажал семена. Говорил, всему свой черед, а семян на всех не хватает. — Степан сплюнул в сторону, показывая свое отношение к старосте. — Поэтому в лучшем случае хватит до Рождества. А там… — он развел руками, словно показывая пустоту, которая ждала нас после праздников.

Я задумался, машинально постукивая пальцами по деревянной столешнице. Звук получался глухой, как будто я отстукивал ритм какой-то старинной песни, которую никто уже не помнил.

— А что если… — начал я, и глаза присутствующих снова обратились ко мне. — Что если сейчас посадить репу? В достаточном количестве? А собрать перед первыми заморозками…

Фома, сидевший справа от меня, хмыкнул, но ничего не сказал. Его широкое лицо, обрамленное густой бородой, выражало скептицизм, но не откровенное неверие.

— Наоборот, хранить будет легче, — закончил я свою мысль, чувствуя, как в голове складывается план.

Я повернулся к Фоме. В его глубоко посаженных глазах отражался огонь от факела, делая взгляд пронзительным.

— Надо бы в город съездить, — сказал я ему, — обязательно купишь семена. Сколько сможешь найти.

Фома кивнул, не говоря ни слова.

Я обратился к Степану:

— И неплохо бы посадить ещё редиски. — Мысли лились потоком, — Теплицу видел, как я делал? Пара недель — и будем кушать свежую.

— Сделаем, барин, — уважительно кивнул он.

Ужин подходил к концу. Миски опустели, кувшины с квасом опорожнились. Люди начали зевать, прикрывая рты ладонями. Кто-то уже поднялся, чтобы идти спать, благодарно кивнув хозяину дома.

Я оглядел стол, и внезапная мысль кольнула меня:

— А знаете, чего не хватает? — спросил я, и головы снова повернулись ко мне. — Наливочки. Или вина.

Прохор, сидевший в дальнем углу, закашлялся от неожиданности. Его фигура затряслась в приступе смеха или кашля — трудно было различить.

— Вина, говорите? — прохрипел он, когда снова смог говорить. — Это по праздникам разве что у боярина на столе бывает.

Я кивнул, вспоминая, что из всех уроков истории, вино было упомянуто как достаточно дорогой напиток, доступный лишь знати или в особые дни.

— Но наливку-то можно сделать, — заметил я. — Ягоды есть?

— Ягоды-то есть, — медленно проговорил Степан, поглаживая бороду. — В лесу много чего растет, Бог не обидел.

— Вот и славно, — я хлопнул ладонью по столу, заставив подпрыгнуть пустые миски. — Завтра и обсудим.

Люди стали расходиться. Я тоже поднялся и направился в дом.

Засыпая, я несколько раз прокручивал мысли о репе, редиске и наливке.

Но Машка не дала погрузиться в сон так легко. Она тихо проскользнула ко мне под одеяло.

— Не спишь, Егорушка? — шепнула она, и в её голосе слышалась улыбка.

Я приподнялся на локте, вглядываясь в темноту. Лунный свет, проникавший через ставни, выхватывал из мрака лишь часть её лица — изгиб скулы, мягкую линию губ, блеск глаз.

— Теперь уже нет, — ответил я, чувствуя, как сердце начинает биться чаще.

— А о чем думаешь? — спросила она, наклонившись ко мне так близко, что я чувствовал тепло её дыхания.

— О репе, — честно ответил я, и она тихо рассмеялась — звук, похожий на перезвон маленьких серебряных колокольчиков.

— О репе, значит, — в её голосе слышалось притворное разочарование. — А я-то думала…

Она не закончила фразу, но её рука легла на мою грудь — теплая, мягкая и такая приятная.

Я хотел что-то ответить, но она приложила палец к моим губам.

— Не говори ничего, — шепнула она.