Воронцов

В «Летописи жизни и творчества Александра Пушкина» строка «Кто ты… не смей <?>» называется «не поддающейся чтению» эпиграммой на Воронцова13. Но ни составители «Летописи» и никто другой не приводят никаких доказательств того, что эта строка является, во-первых, началом именно эпиграммы, а не иного рода поэзии, и, во-вторых, что она касается Воронцова, а не другого лица. А потому нельзя считать, что эти несколько слов является началом эпиграммы на Воронцова.

В процессе изучения рабочих тетрадей Пушкина С. А. Фомичев пришел к выводу, что эпиграмма «Певец Давид был ростом мал» написана не в 1824 году, не в Одессе и не на Воронцова14.

Как видим, из «града эпиграмм» осталась лишь эпиграмма «Полу-милорд, полу-купец». В том, что она написана на Воронцова, сомнений, конечно, нет. Но эта эпиграмма не могла быть сочинена Пушкиным сразу после возвращения из командировки. Известно, что Пушкин и в дальнейшем продолжал бывать в доме Воронцовых. Но как он мог бывать в доме того, кого называет в эпиграмме полуподлецом? Не бесчестно ли это было бы с его стороны? Кроме того, он продолжал надеяться на участие в поездке с четой Воронцовых в Крым. Следовательно, эта эпиграмма была сочинена Пушкиным в другое время и при иных обстоятельствах.

7 июня в Одессу приехала княгиня В. Ф. Вяземская. Пушкин отнесся к жене своего друга с полным доверием. В разговорах с княгиней он, вероятно, постарался снять с себя вину за обострение отношений с М. С. Воронцовым. Но вот что говорится в письме Вяземской к мужу: «Ничего хорошего не могу сказать тебе о племяннике Василия Львовича. Это совершенно сумасшедшая голова, с которою никто не может совладать. Он натворил новых проказ, из-за которых подал в отставку. Вся вина — с его стороны» 15.

За несколько дней до прибытия Вяземской в Одессу приехал член тайного Южного общества С. Г. Волконский и прожил здесь до середины июня. Как уже говорилось, еще во время Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии С. Г. Волконский относился к М. С. Воронцову недоброжелательно, с предубеждением. За прошедшие годы Михаил Семенович поднялся в общественном положении еще выше, и соответственно возросли зависть и недоброжелательство С. Г. Волконского.

Впоследствии это проявилось, в частности, в том, что в своих воспоминаниях С. Г. Волконский приписал М. С. Воронцову самые низкие качества. По его словам, он «имел в виду хоть поверхностно выказать этого человека в прямом его виде, ненасытного в тщеславии, не терпящего совместничества, неблагодарного к тем, которые оказывали ему услуги, неразборчивого в средствах для достижения своей цели, а мстительного донельзя против тех, или которые стоят на его пути, или тех, которые, действуя по совести, не хотят быть его рабами»16.

Но почему никто из близко знавших Михаила Семеновича и из тысяч служивших в его подчинении офицеров и солдат не видели в нем этих качеств и не чувствовали себя его рабами, а уважали, любили и стремились оказаться в его подчинении? Известно, какие резко отрицательные оценки дал многим военным деятелям А. П. Ермолов. Он не раз спорил сМ.С. Воронцовым по поводу его взглядов и действий, казавшихся ему излишне либеральными. Но Михаил Семенович навсегда остался для Алексея Петровича самым близким другом; он восхищался его воспитанностью и образованностью, открыто признавал его превосходство над собой. Десятки мемуаристов также дают самую высокую оценку нравственным качествам М. С. Воронцова.

Несмотря на вздорность характеристики, данной С. Г. Волконским М. С. Воронцову, многие исследователи не сомневаются в ее достоверности. Они и в наши дни не упускают случая сослаться на нее как на доказательство низости натуры генерал-губернатора Новороссии.

В Одессе С. Г. Волконский часто общался с Пушкиным. Он, конечно, не скрывал своего отрицательного отношения к М. С. Воронцову. И его наговоры стали мало-помалу подтачивать уважительное отношение Пушкина к генерал-губернатору.

Влияние С. Г. Волконского ощущается уже в письме Пушкина к Вяземскому от 7 июня. Пушкин пишет: «То, что ты говоришь на счет журнала, давно уже бродит у меня в голове. Дело в том, что на Воронцова нечего надеяться. Он холоден ко всему, что не он; а меценатство вышло из моды. Никто из нас не захочет великодушного покровительства просвещенного вельможи, это обветшало вместе с Ломоносовым. Нынешняя наша словесность есть и должна быть благородно-независима. Мы одни должны взяться за дело и соединиться»17.

Называя М. С. Воронцова «просвещенным вельможей» и говоря о его «великодушном покровительстве», Пушкин в то же время отмечает, что будто бы граф «холоден ко всему, что не он». В действительности же генерал-губернатор горячо откликался на многие предложения и просьбы одесситов, в том числе и в области культуры.

14 июня чета Воронцовых и их гости отправились на яхте в Крым. Пушкин, возможно, продолжал надеяться, что и он примет участие в этой поездке, но его не пригласили. Это был чувствительный удар по его самолюбию.

С отъездом Воронцовых в Крым в Пушкине стали усиливаться раздражение и недовольство. Положение его оставалось неопределенным. Не у кого было узнать, будет ли и когда удовлетворена его просьба об отставке. К тому же поэта терзали муки ревности. Е. К. Воронцова, ее супруг и их гости развлекаются в Крыму, а он должен томиться в жаркой и пыльной Одессе. По всей видимости, в таком состоянии души наговоры С. Г. Волконского на М. С. Воронцова стали казаться Пушкину все более справедливыми.

В письме к П. А. Вяземскому, отправленному 24 июня с оказией (а поэтому писать его можно было «спустя рукава»), Пушкин впервые сообщает другу о конфликте с генерал-гу-бернатором: «Начну с того, что всего ближе касается до меня. Я поссорился с Воронцовым и завел с ним полемическую переписку, которая кончилась с моей стороны просьбою в отставку. Но чем кончат власти, еще неизвестно. Тиверий рад будет придраться; а европейская молва о европейском образе мыслей графа Сеяна обратит всю ответственность на меня»18.