Вороний мыс

— Не верю, — сказала Наташа капитану со шрамом на щеке. — Не верю, и все!

Вспомнила проволочную шину на руке Мити.

— Он же с перебитой рукой Свирь переплыл! Не верю, товарищ капитан.

Наташа прижалась затылком к сучковатому бревну-подпоре так сильно, что ей стало больно, и решилась сказать то, в чем боялась признаться самой себе.

— Я люблю его, товарищ капитан… Люблю.

Впервые в жизни Наташа произнесла вслух слово, в котором была непонятная сила, и ужаснулась, что говорит его не Мите, а капитану особого отдела, с точки зрения которого такой довод ничего не стоил.

Но она знала Митю больше, чем капитан. У него были доказательства и факты. Но он не заглядывал Дмитрию Волохову в глаза, не слышал, как он читает стихи и какими словами рассказывает о матери и друзьях. Младший лейтенант Волохов не мог предать. Он же возвратился к нашим, к своим. Он же со сломанной рукой переплыл Свирь. Пусть хоть на него напялят эсэсовский мундир, Наташа будет верить в него.

— Ладно, — сказал капитан, — выслушав сбивчивые слова. — Напишите все, что о нем знаете.

Через два дня командир батальона, повстречав Наташу, спросил, что за ерунду она наплела капитану особого отдела.

— Разве любовь может быть ерундой, товарищ майор?

Комбат смутился и странно поглядел на Наташу.

— Война, товарищ старший сержант… Война идет, а вы такими делами занимаетесь. Несерьезно.

Через неделю комбата убили. Фамилия его была Левшин, Николай Степанович. Ему было двадцать четыре года, и он не успел понять, что любовь — это очень серьезное дело.

Капитан из особого отдела разобрался в странных обстоятельствах появления Волохова в финском мундире и в листовках с его фотографией. Через два месяца Митя возвратился в полк и пришел в землянку батальонного санпункта. Марина Крохмалева дала Наташе увольнение на целых шесть часов.

Они ушли в лес, и Митя рассказал, что произошло. Разведгруппа, направленная для подрыва шандорных затворов, нарвалась на засаду. Митю контузило разрывом мины, и он попал в плен. Трое суток ему не давали есть, не давали ни капли воды. Потом привели в дом, где было двое людей в нашей одежде, котелки с супом и пузатая бутылка с пивом.

— Тогда нас и сфотографировали на листовку… Мне эту штуковину показывали. Теперь, мол, тебе никто не поверит. Убежишь — свои же к стенке поставят.

Митя бежал через неделю. Убил часового, прихватил его автомат и надел его обмундирование.

— Мне капитан рассказал, что ты написала, — сказал Митя и обнял Наташу. — Я люблю тебя, Наташенька… На всю жизнь.

Она поглядела в его глаза и поверила — именно так: на всю жизнь.

— Кончится война, и мы сразу поженимся.

— Сразу, — ответила Наташа, хотя уже знала теперь, что до конца войны оставалось еще много месяцев, невероятно много дней, и в каждый из них убивали людей.

Медленно, неохотно опускалась на землю призрачная северная ночь. Леса погружались в лиловеющие сумерки, а отходящий день полыхал, не унимаясь, над ними багряным пожаром. Лишь к полуночи, словно устав, съеживался багрянец, ложился брусничной полосой на чело земли и неприметно гас, рождая зыбкий, дымчатый свет.

Хотелось темноты и сна, а свет проникал сквозь смеженные веки, и спрятаться от него было невозможно. Наталья Александровна ворочалась на постели, сминая простыни. До отвращения теплая подушка облепляла голову, будто стараясь удушить. В сумеречной синеве каюты все казалось одинаковым, неясным и расплывчатым.

Теплоход без остановки прошел Подпорожье. Ближе к устью Свирь распрямлялась. Вода добрела, успокаивалась, замедляла бег.

Увидев вольно расходящиеся берега Ладоги, Наталья Александровна нашла в себе силы посмеяться над вчерашним смятением и облегченно подумала, что прошел еще одни день поездки.

Глава 4

Даня не пришла на ужин. Баба Варушка разволновалась, выпросила у официантки тарелку и принесла в каюту остывшую котлету с макаронами, сдобу и чай.

— Вот шалопутная девка. Куда же она запропастилась?

— Значит, есть дела поважнее ужина.

— Поискала бы ты ее, Александровна. Может, лихо какое стряслось?

— За борт, кажется, никто не падал.

Разыскивать на теплоходе восемнадцатилетнюю девицу было смешно, но тревога бабы Варушки невольно передалась Наталье Александровне, и она отправилась на поиски.

Даню она увидела на корме. Облокотившись о поручни, открытая ветру, девушка смотрела на взбулгаченный винтами пенный след, над которым сутолошно метались чайки, высматривая оглушенную рыбешку.

— Что случилось, Даня? Мы твой ужин принесли в каюту.

— Спасибо… Я не хочу есть, Наталья Александровна.

— Что же у тебя отбило аппетит?

Даня вздохнула, передернула плечами и попыталась привести в порядок волосы, разлохмаченные ветром.

— Неприятность получилась… Понимаете, Виталий меня в каюту пригласил. Записи интересные послушать. Те, которые капитан не дает ему прокручивать…

— Ясно… Потом появилась бутылка сухого вина…

— А вы откуда знаете?

— Технология таких ухаживаний не отличается, увы, разнообразием… Ты полагала, что он тебе будет про цветочки рассказывать, а он обниматься полез и так далее…

Наталья Александровна сердилась сама на себя, на нелепую, придуманную ею в собственное удовольствие, опеку над совершеннолетней девицей, отлично соображающей, что ей нужно. Сейчас, наверное, она услышит покаянное признание. Потом прольются не очень уже горькие слезы, будут тривиальные слова о безответной любви, о доверии и мужском вероломстве, которыми в таких случаях, как зонтиком, пытаются прикрыть грешное, удовольствие.

— «Так далее» не было, — строго перебила Даня. — Он мне, в самом деле, рассказывал. Только не про цветочки, а про Белозерск. Там у него мама живет. Старенькая уже и плохо видит. Поэтому он и уезжать оттуда не хочет…

— В чем же тогда неприятность?

— Понимаете, вышла я из каюты, а тут как раз капитан по коридору идет.

— Вот оно что! Запрещается отвлекать членов экипажа от выполнения служебных обязанностей и находиться в чужих каютах… Ну, это не так страшно, и расстраиваться по такому поводу не стоит.

— Мне-то, конечно, наплевать, а капитан к Виталию придирается. Прошлый рейс он ему выговор в приказе объявил. И тут разорался на него, что больше терпеть это безобразие он не желает и спишет Виталия с корабля… Ну, зашла я к Витальке. Не арестованный же он. И каюта цела осталась. Не просидела же я там место.

— Дело тут, Даня, в другом, — возразила Наталья Александровна, рассмотрев вдруг, что у ее молодой соседки по каюте редкие, белесые ресницы и толстая переносица ее замусорена не легкими веснушками, а ямками глубоких рябинок. — Могу объяснить тебе, почему капитан к радисту придирается. Этот Виталий, по-моему, хлюст порядочный.