Вороний мыс

Повертев в руках банку, Ленька отдал ее Забаре.

— Возьми, я эти консервы есть не могу.

Остап взял банку, и лицо его подобрело.

— Погоди, — остановил Гнеушев. — Ты, Кобликов, телячьи деликатности брось… Святым духом будешь пять дней питаться? Этак и рацию не осилишь таскать…

— Не могу я рыбий жир, товарищ старшина… Честное слово, не могу! — Ленька приложил к груди грязную руку, и губы его смялись в страдальческую улыбку. — Вытошнит меня…

— Да что вы, товарищ старшина, к нему причапились, — вступился Забара. — Не может же человек утробу насиловать… Я ему половину сухарей отдам и брынзы… Брынза, она сытная…

Гнеушев махнул рукой и снова подумал, что радиста капитан Епанешников дал в группу нестоящего. Печень трески он, видите ли, кушать не может! К ночи, глядишь, пуховичок у командира попросит. Небось мамаша учила, что на сырой земле вредно спать… Комедь!

Небо прочертила ракета, взлетевшая километрах в двух из-за береговых западных сопок. Вскинулась, выгнув дугу, неживым огнем в свете дня и сгорела, оставив дымный хвост. Потом в той стороне, где находился перешеек, просыпался рыкающий перестук пулемета.

— Фрицевский колотит. — озабоченно сказал Забара. — С чего они, товарищ старшина, пальбу открыли? Может, пробуют…

— На нас бы не попробовали, — ответил Гнеушев и прошел к крайним валунам.

Пологий склон сопки, где в седловинке притаились разведчики, медленно стекал к середине мыса. Там, хорошо видимое, протянулось кочковатое болото с круглым, будто обведенным циркулем, озерком. Из него на запад уходил ручей. Темный, без веселых извилин, опушенный по берегам плотным ерником — зарослями полярной ивы. Километра на полтора ручей просматривался из седловины, потом заворачивал в распадок между сопками.

За лощиной горбатилась каменная гряда, полукругом опоясавшая подходы к бухточке на западном берегу мыса, куда, по сообщениям авиаразведки, шныряли катера из норвежского рыбачьего поселка.

Ракеты и непонятная стрельба насторожили командира группы. Чутье бывалого разведчика подсказывало, что ракеты егеря пускают не зря. Из пулемета им тоже вроде палить ни к чему.

«Ладно, раскумекаем в полмомента все задачки», — подумал Гнеушев прикидывая, как подобраться к бухточке. Напрямик, по пологому склону, где тебя будет видно за километр, где у егерей наверняка посажены и секреты и наблюдатели, не пройти. Нацеливаться надо было на ручей, что тянулся от озерка к бухточке. Если и дальше, в распадке, по берегам густой ерник, то в сумерках или на утренней неясной зорьке, когда дозоры клюют носами, можно, пожалуй, проскочить к бухточке. Идти надо по двое, по обеим берегам ручья. Это уже завтра. А пока надо прогуляться до озерка и понюхать, кто татакал из пулемета в стороне перешейка и по какой надобности была там стрельба.

Старшина понимал, что пройти к бухточке будет не просто. Если егеря, в самом деле, накапливают кулак для контрудара через перешеек, они позаботятся, чтобы ненужный глаз не заглянул в бухточку. Это они умеют делать. Не раз Гнеушев натыкался в разведке на такую частую гребенку охранения, что приходилось поворачивать оглобли.

Возвратившись от валунов, старшина сказал, что попробует пройти к озерку.

— Ты, Докукин, двигай в сторону перешейка. Лыткин и Забара останутся здесь для наблюдения и охраны рации. Сидеть тихо и без надобности не высовываться. Чую я, что какую-то пакость егеря соображают, — озабоченно добавил он.

— Я, Кобликов, коней люблю… Как настоящего коня убачу, у меня на душе прямо смуток делается. Я в нашем колхозе за конями шесть лет ходил. Душевное занятие. Жеребец у меня был по кличке «Угуп»… Ну, не конь, а чистая картинка! Головка маленькая и на лбу белая звезда. Спина ровная, как стрелочка, и ноги в белых чулках… Уши сторожкие, а глазины, как две спелых сливы. Утром я еще пять дворов до конюшни не дойду, а он уже меня слышит. Тонюсенько так заржет… Хлебные горбушки с солью очень он уважал…

— Тоже на войну взяли, — помолчав, добавил Забара. — В один день мы с Угупом воевать отправились. Живой ли он теперича? Человек хоть может письмо написать, а конь что скажет?.. Всякой живности от войны тягота… Купаться Угуп любил…

Слушать россказни Остапа про колхозного жеребца Кобликов не мог. Несерьезно это — группа во вражеском тылу, а Забара несет околесицу. Поэтому Ленька открыл рацию и сосредоточенно стал крутить ручки, проверять, хорошо ли ходит штырь антенны и мягко ли работает ключ.

— Худые здесь, ребята, места… На других фронтах хоть живые люди встречаются, деревни, а то и настоящие города. Туточка я за два года ни дороги, ни дома не побачил… А еще у нас льны цветут…

— Кончай балабонить, Забара, — перебил Лыткин, оставленный Гнеушевым за старшего. — Наблюдение надо вести, а ты «льны цветут»… Ложись вон к тому краю!

В седловинке стояла тишина вековых скал, седых, с жесткими скорлупками лишаев, с красными прожилками гнейсов. Замшелые валуны казались каменными каплями, скатившимися с гранитных волн. Словно неровные заплаты зеленели лоскуты вороничника и желтел ломкий ягель. В полкилометре на склоне кудрявилась поросль березок, уже тронутая северной осенью. В лощине стыла завязшая, остекленевшая от холодных рос пушица.

В той стороне, куда ушел Докукин, снова просыпались короткие пулеметные очереди.

Первым в седловинку возвратился старшина. Выскользнул из-за валунов прямо к рации, с которой без нужды, чтобы прогнать тревожное ожидание, возился Кобликов.

— Ну, чего глаза растопырили? — недовольно сказал Гнеушев, отряхивая с колен налипший торф. — А если бы вместо меня егеря?

— Та нет, товарищ командир, — откликнулся Забара. — Я вас еще от озерка убачил… Там, где вы под большой каменюкой лежали… Нет пакуль егерей…

— «Пакуль»… Все у тебя, Забара, «пакуль». Только тогда и почешешься, когда жареный петух в зад клюнет… Есть егеря! За озерком на сопке дозор. Из-за камней пилотки торчат. Не очень и прячутся фрицы… А ближе подойти нельзя. Скала ровная, как стол… Надо место менять.

— Мы здесь тихо сидели, товарищ старшина, — подал голос Лыткин.

— Вы-то тихо, а вот Докукин, похоже, нарвался. Опять из пулеметов стреляли.

Сержант явился живой и невредимый. К груди он прижимал ушанку, доверху насыпанную крупными, темно-красными ягодами.

— Брусницы я нашел, ребята, хоть пригоршнями греби, — протяжно заговорил он. — На одной проплешинке, дак ногой ступить некуда. Скалы там, а в середине затишок и припек солнечный…

— Егерей видел? — строго перебил Гнеушев.

— Нет, товарищ старшина. И следочка не приметил. Сопка нехоженая совсем, а за ней болото. Жидкая дрябь, не пройдешь. Я шагнул шаг и по колено втяпался…

— По тебе стреляли?

— Нет, в стороне пулемет стучал… Худой здесь проход к перешейку, товарищ командир. Один-два человека, может, пройдут, а, скажем, рота или поболе — берет меня сомнение… У нас в Лахте брусницы иной раз тоже навалом уродит. На карбасах вверх по реке уйдем и там прямо с бочками выгрузимся. Первейшая по здешним местам ягода…