Вороны вещают о смерти

Пока ни одной догадки не было, что это такое, но по спине пробежал противный холодок. Знакомое ощущение.

Кузница представляла собой хлипкую постройку из жердей и глины – чтобы в случае пожара не жалко было. Я опустилась на колени у порога, провела рукой по вытоптанной земле снаружи и внутри. Если и был подклад, то искать его следовало здесь.

– Раскопать бы.

Бушуй молча достал лопату. Копнул всего дважды в том месте, куда я указала, и лицо его помрачнело.

– Не слышал прежде, чтоб под кузню закапывали. Зачем бы?

Он быстро откидывал землю в сторону, и скоро стала видна грязная ткань мешка. Бушуй подцепил его вилами и вытянул наружу. Из прорех показалась солома, а внутри явно угадывались очертания черепа.

По телу снова побежали мурашки. Я нащупала на груди серебряный оберег, Символ Рода, и крепко сжала.

– Зачем?.. Думаю, хотели навести проклятие не просто на избу или любого из семьи, а именно на одного из вас. На тебя или твоих братьев, – предположила я. – А Млад… заходил в кузницу?

Бушуй угрюмо кивнул.

– И Зоряна заходила, – припомнила я следом. Сама посылала ее за углем для отвара. – Вот и прицепилось…

– Но почему к ним-то? Мы ведь с братьями каждый день тут работаем.

– К детям быстро порча цепляется. А ещё к больным и слабым, и тем, кто горе переживает. Так говорят.

Бушуй потыкал подклад вилами, сплюнул через плечо и поднял хмурый взгляд на меня.

– Как ты поняла, что он там? Ни в жизнь бы не подумал.

Что ему было ответить? Мне бы самой кто разъяснил.

– Да как-то само собой в голову пришло… Бушуй, надо тебе мешок этот сжечь, а остатки закопать на перекрестке. И пусть вся родня в бане хорошенько вымоется с солёной водой, чтобы сглаз снять.

– Откуда… – с вопросом приподнял брови мужчина, но договорить не успел.

За спиной послышались тихие медленные шаги. Обернувшись, мы увидели матушку. Она была мрачной и уставшей. Тени залегли под глазами, ввалившиеся щеки совсем побледнели. Пальцы почернели от углей, а кожу до локтей покрывали хлопья серого пепла. Она прижимала к груди глиняный сосуд с прахом, будто младенца.

– Что это вы тут делаете? – В ее скрипучем голосе все еще слышалась затаенная злоба. Она быстро окинула взглядом яму и мешок и, не дожидаясь ответа, развернулась. – Ну, можно идти.

– Но Доброгост…

– Чего старика ждать. У него свои заботы. А мы и сами столб вкопаем.

Бушуй хмуро кивнул, крикнул братьев. Взяли все необходимое и двинулись молчаливой процессией через все село к западному краю. Матушка впереди, следом Бушуй с тяжёлым столбом на плече. Я шла рядом с ним, с небольшой домовиной в руках, аккуратной, с резьбой по краю. Она была как настоящий дом с двускатной крышей, только без окон и с тремя стенами. Последнее земное пристанище Зоряны. Дом для духа.

Шли через центр села, и несколько человек из тех, что были вчера на тризне, присоединились к процессии. Остальные уступали дорогу и провожали нас с молчаливым почтением. По большей части люди выглядели растерянными и мрачными. Некоторые сопровождали долгие многозначительные взгляды кивком, будто заговорщики, которые молчаливо общаются друг с другом. Несложно догадаться, чего они кивают. Стояли столбом, пока горит чужое жилище, а то и сами подпалили его, уверенные, что вершат справедливое отмщение.

Прошли мы и мимо пепелища. Дымящиеся головни, обгоревший остов и черная печь с торчащей вверх трубой, которая словно палец указывала в небо, – вот и все, что осталось от избы. Хорошо хоть хлев стоял достаточно далеко, и на него не перекинулось пламя. Там, у стены, сидели дети с отрешенными лицами. Брат и сестра. Слезы подсыхали на их щеках. Женщина всхлипывала рядом, обхватив колени руками и уткнувшись в них лицом. Седая коса растрепалась, а рубаха была заляпана грязью и сажей. Народ глядел на них издалека, но близко не подходил.

Горько было на сердце. Горько, что так жестоки люди, и что я так беспомощна. И Томире помочь не смогла, и на сестру навлекла беду, и матушке лишь ненадолго легче становится от настоя болотника.

Казалось, встреча с Лихо открыла возможность приносить пользу людям. Казалось, этот путь предначертан самими богами. Так почему же не получается?

Когда я отвела взгляд от пепелища, сбоку снова что-то мелькнуло. Тени, нечеткие силуэты, совсем как тогда у кузницы, но на этот раз их было больше. Может, это какая нечисть?

Мары, подумала я с той уверенностью, с какой обычно приходят в голову знания, навеянные даром белого таленца. Лихо говорил, что со временем растение откроет способность видеть духов даже днём. Но пока я совсем слабо видела их, скорее, чувствовала присутствие.

Мары появлялись, чтобы скрыть следы колдовства, либо притянутые заговоренными предметами. Что это значило для Томиры и ее семьи? Я пока не знала ответа.

Тем временем мы уже покинули село. Западная дорога пролегала через лес – обычный, не такой древний и темный, как Чернолес. Стоило чуть отойти от села, как впереди показались первые столбы. Старые, покосившиеся и посеревшие, они стояли по краям дороги по пути движения солнца. Здесь были резные столбы, и обычные, и даже необработанные стволы с толстыми ветками, перевёрнутые вниз. Они походили на вырванные с корнем деревья или на птичьи лапы. На вершинах столбов ставили домовины. Люди со времён основания поселения оставляли здесь прах покойников, чтобы душам было спокойно. Чтобы мертвые охраняли живых, а не тревожили.

Чем дальше продвигались, тем новее выглядели столбы. Вот и домовина с прахом отца. Посерела за две зимы, а украшенный зверями и символами столб обзавелся трещиной. Тоже его Бушуй вырезал.

Матушка остановилась за последним столбом, ближайшие родственники встали вокруг, а за их спинами уже разместились остальные. Бушуй закопал столб в землю, к его вершине прибил домовину, и матушка медленно, будто нехотя, поставила внутрь домика сосуд с прахом. После женщины раздали родне связанные в плотные пучки сухие травы и подожгли. Терпкий ароматный дым потянулся к небу из наших рук, окутал серым облаком домовину. Зазвучала прощальная песня.

От рождения до тризны мы следуем за солнцем.

Оно ведёт нас в Явь и провожает в царство мертвых.

Оно укажет путь и осветит туманную тропу.

Пройди по ней, в конце пути на берегу

Ждёт Морена.

Когда догорели травы и отзвучала песня, постояли ещё немного в молчании и стали расходиться.

На этот раз матушка плелась в самом конце. За утро мы не сказали друг другу ни слова, и я была почти уверена, что молчание продлится ещё несколько дней.