Ворошилов
Шрифт:
“Народному Комиссару Обороны т. Ворошилову.
Меня обвиняют в том, что я якобы являюсь членом контрреволюционной троцкистской террористической группы, готовил покушение на Вашу жизнь. Моё заявление о том, что я ничего по этому делу не знаю, — рассматривается как запирательство и нежелание давать показания. Основания не верить мне имеются, ибо я в 1926—1928 годах входил в контрреволюционную троцкистскую организацию...”
Врёт. Он входил и в 1923—1924 годах, но об этом умалчивает.
“Начиная с 1929 года я старался всеми мерами загладить свою вину перед партией. В Вашем лице я всегда видел не только вождя Красной армии, но и чрезвычайно отзывчивого человека. Вашим доверием я обязан факту моего возвращения в РККА в 1929 году”.
Так было. Я потом объясню, в чём тут дело.
“Своими
“В 1931 г., — повествует далее Кузьмичев, — Вашим распоряжением мне представили возможность поступить в Академию. В 1934 году в связи с болезнью жены опять-таки не без Вашего участия меня перевели в условия, где моя жена и ребёнок быстро выздоровели. Вашим решением я обязан той интересной работе, которую я вёл последние годы. Именно Вы сделали меня человеком, настоящим членом партии. Иных чувств, кроме чувства большого уважения и глубокой благодарности я к Вам иметь не мог. Как же случилось, что меня зачислили в банду фашистских убийц? В 1935 году я проездом с Дальнего Востока в Запорожье остановился у Дрейцера — в то время он был членом ВКП(б), носил два ордена и являлся замначальника Криворожского строительства. Он по телефону мне сообщил, что у него гостил Туровский, который только что уехал, и что сам Дрейпер тоже через 1—2 дня уезжает, поэтому мне можно будет остановиться у него на квартире. Я так и сделал. С Дрейпером мы виделись мало, говорили о работе, я о своей, он о своей, и всё. С тех пор я его не видел, и уже в тюрьме на очной ставке я от него услышал, что якобы я сам предложил свои услуги для Вашего убийства.
Эту троцкистскую клевету я не могу опровергнуть, все мои заявления о нелепости чудовищной клеветы, все мои просьбы расследовать обстоятельства моих разговоров ни к чему не привели. Скоро будет суд. По-видимому, меня расстреляют, ибо у меня нет возможности доказать, что никаких контрреволюционных дел у меня с Дрейцером не было. Может быть, через несколько лет всё же троцкисты скажут, зачем они оболгали невинного человека, и вот тогда, когда раскроется действительная правда, я Вас прошу восстановить моей семье честное имя. Простите за марание, больше не дают бумаги.
21.VHI.—36 г. Кузьмичёв”.
Так писал господин Кузьмичёв. А вот как этот господин Кузьмичев разговаривает, это он писал 21 августа, а показания он даёт 1 сентября, стало быть, через 10 дней:
“Вопрос. Что вами практически было сделано для подготовки террористического акта над Ворошиловым...”
Я очень извиняюсь, что тут идёт речь о Ворошилове, но я читаю это просто для того, чтобы охарактеризовать этого господина. (Голоса с мест: “Правильно”).
“...B осуществление полученного от Дрейцера задания в феврале 1935 года”.
Он тут же рассказал, как его Дрейцер агитировал, собственно, он даже не агитировал, а рассказал ему, и они очень быстро поняли друг друга, и он берёт на себя выполнение теракта. Вот как он это объясняет:
“На манёврах в поле с Ворошиловым мне встретиться не удалось, так как наша часть стояла в районе Белой Церкви, а манёвры происходили за Киевом, в направлении города Коростень. Поэтому совершение теракта пришлось отложить до разбора манёвров, где предполагалось присутствие Ворошилова”.
“Где происходил разбор манёвров?”
“В Киевском театре оперы и балета”, — отвечает Кузьмичёв.
“Каким образом вы попали в театр?” — спрашивает Кузьмичёва следователь.
Кузьмичев отвечает: “Прилетев в Киев на самолёте, я узнал о том, что билетов для нашей части нет. Комендант театра предложил занять свободные места сзади. Так как я намерен был совершить террористический акт над Ворошиловым во время разбора, я принял меры к подысканию места поближе к сцене, где на трибуне после Якира выступал Ворошилов. Встретив Туровского, я попросил достать мне билет. Через несколько минут Туровский дал мне билет в ложу...”
<...> Вот облик людей, которые, уже будучи пойманы, находят у себя ещё наглость и умение, я бы сказал, находят ловкость и талант писать так, что когда я прочитал, я подумал — чёрт его
возьми, может быть, в самом деле человек оговорён. И только через 10 дней получается такое сообщение, что человек со всеми подробностями, до мелочей рассказывает, как он подготовлял свою работу.Другой тип — Шмидт, пишет мне. Этот Шмидт, это уже в генеральском чине, комдив. Он пишет:
“Дорогой Климент Ефремович!
Меня арестовали и предъявили чудовищные обвинения, якобы я — троцкист. Я клянусь Вам всем для меня дорогим — партией, Красной армией, что я ни на одну миллионную не имею вины, что всей своей кровью, всеми мыслями принадлежу и отдан делу партии, делу Сталина. Разберитесь, мой родной, сохраните меня для будущих тяжёлых боёв под Вашим начальством”.
Всё сказано, ничего не упущено, даже озаботился, чтобы я был его начальником, а не другой им командовал. А через 20 дней этот субъект сознался во всех своих подлых гнусных делах.
Я имею письма и от других арестованных, от Туровского, от Примакова. Все они примерно в этаком духе пишут. Самое большое, в чём они сознаются, это то, что они не любили Ворошилова и Будённого. И тут они каются, что до 1932—1933 годов они позволяли себе резко критиковать Ворошилова и Будённого...
Какие цели, какие задачи ставили перед собой эти господа в Красной армии? Они ставили перед собой, товарищи, весьма серьёзные цели и задачи. Как военные люди, они имели и стратегические, и тактические намерения. Стратегия заключалась в том, чтобы, формируя ячейки, вербуя отдельных недовольных командиров, консолидируя бывших троцкистов и всякое оппозиционное охвостье в армии, выждать момент, когда армия выступит на войну, и во время войны наносить удары в спину своей армии. Тактические задачи были просты. Это — усиленная подготовка террористических актов против вождей партии и правительства, против руководства рабоче-крестьянской Красной армии.
<...> Я не знаю, здесь не совсем это удобно, но мне приходится для того, чтобы не вводить в заблуждение ЦК, сказать, что мы всё-таки старались на протяжении всего времени, поскольку тут вот члены ЦК, военные работники сидят, работают уже очень давно в армии, — вести своё дело таким образом, чтобы этим господам — врагам, представителям наших классовых заклятых врагов, преградить путь, преградить доступ к нашей рабоче-крестьянской Красной армии.
Что мы для этого делали? Мы вели большую работу, товарищи, и я, например, не могу не сказать, что мы не вылавливали. Мы без шума, это и не нужно было, выбросили большое количество негодного элемента, в том числе и троцкистеко-зиновьевского охвостья, в том числе и всякой подозрительной сволочи. За время с 1924 года, за это время, когда Троцкий был ликвидирован, когда он был изгнан из рядов армии, за это время мы вычистили из армии большое количество командующего и начальственного состава. Пусть вас не пугает такая цифра, которую я назову, потому что тут были не только враги, тут было и просто барахло, и часть хороших людей, которых мы должны были сокращать, но было очень много и врагов. Мы вычистили за эти 12—13 лет примерно около 47 тысяч человек. За это время мы впитали, призвали из запаса 21 тысячу человек командного состава. Таким образом, балансируется: вычищено было, выброшено из рядов Красной армии, сокращено на 25—26 тыс. человек за последние только три года — 1934—35—36-й годы. Мы выбросили из армии по разным причинам, но главным образом по причинам негодности и политической неблагонадёжности, около 22 тысяч человек, из них 5 тысяч человек были выброшены, как оппозиционеры, как всякого рода недоброкачественный в политическом отношении элемент — 5 тысяч человек...
<...> Товарищ Сталин неоднократно говорил и говорит, что кадры решают всё. Кадры рабоче-крестьянской Красной армии, которым т. Сталин уделяет колоссально много времени и внимания, являются особыми кадрами. Мы тут должны вести большую работу для того, чтобы эти кадры и увеличивать, и качественно улучшать, повышать их специальные знания, повышать их политическую ценность...
Мы провели вместе со всей партией чистку партийного состава рабоче-крестьянской Красной армии и, как многие из секретарей обкомов и ЦК нацкомпартий, наверное, знают, в армии чистка прошла более или менее благополучно. В армии был, пожалуй, наименьший процент вычищенных...