Ворошилов

Так сложилось в истории России, что эта ее часть на протяжении долгого времени была предметом особых забот русских самодержцев. Отсюда, от окраин государства, к Москве белокаменной прорывались ватаги удальцов, их приближение несло смертельную угрозу правящему классу — достаточно вспомнить Степана Разина. Шли десятилетия, века, и донское казачество, когда-то ревниво отстаивавшее вольность свою, вынуждено было поступиться ею в обмен на призрачную автономию и несомненную обеспеченность. Верой и правдой служило казачество русским императорам и, к сожалению, не только на полях сражений, так что слово «казак», символ гордой вольности в народных песнях, стало дополнять понятия «гнет» и «произвол».

На Дону, как и по всей России, шла острая классовая борьба. Казачья верхушка — богатое, сословно замкнутое кулачество, офицерство — с лютой ненавистью встретила Советскую власть, так как революционная буря грозила ей лишением привилегий. Беднейшие казаки и «иногородние» видели в Советах защиту от притеснений богатеев. Все же баланс классовых сил на Дону сложился не в пользу большевиков: значительная часть рядовых казаков пошла за антисоветской верхушкой. В химерической надежде сохранить свою обособленность антисоветское большинство казачества выступило против революции, противопоставило себя воле трудового народа России — и было разбито. Схватка, в самом начале которой мы сейчас находимся, дорого обошлась и самому казачеству, и его противникам.

Таким образом, с запада и севера армии Ворошилова угрожали немцы, а на юге и востоке находились враждебные белоказачьи станицы. Однако было известно, что в районе станицы Каменской красноказачьи и шахтерские отряды Е. А. Щаденко ведут упорнейшие бои с отрядами генерала Гусельщикова. Рассчитывая на помощь отрядов Щаденко, командование 5-й армии решило направить свои эшелоны к югу, через Каменскую-Лихую, чтобы затем повернуть на восток и пробиваться к Царицыну. Решение это было совершенно, единственно правильным, но оно требовало и крайнего напряжения сил, и настоящего героизма. В первую очередь — от командарма.

Был установлен строгий порядок передвижения. Впереди шел бронепоезд, по бокам, по грунтовым дорогам, охраняя эшелоны, — броневики. Несколько пульмановских вагонов, переоборудованных в бронеплощадки, замыкали шествие. И вот, растянувшись на 20 верст, все 80 эшелонов армии поползли к югу.

2 мая эшелоны армии приблизились к Каменской. Здесь Ворошилову стало известно, что казаки намереваются атаковать эшелоны в районе моста через Донец. Тогда он сам решил нанести упреждающий удар.

У станции Глубокая отряды 5-й армии были высажены из составов и вместе с Каменскими красногвардейцами атаковали станицу Гундоровскую. Удар был так неожидан и энергичен, что казаки побежали и оставили станицу. В двух-трех верстах за Гундоровской, расположившись на высотах, красногвардейцы начинали окапываться. В их рядах ликование, слышны возгласы:

— Даешь Луганск!

Но положение вскоре резко меняется.

Удивительно, как быстро казачьи генералы-монархисты нашли общий язык с заклятыми врагами России — германскими милитаристами. Тяжелая немецкая артиллерия принялась громить окопы красногвардейцев, по балкам и буеракам казаки и немцы начали обходить позиции красных, которые еще не умели тогда вести разведки, не держали связи между отрядами, иногда даже не выставляли охранения.

Ворошилов тотчас увидел угрозу, разослал ординарцев с приказанием отступать к станице Каменской, а сам поскакал к Луганскому отряду, вырвавшемуся вперед и уже почти окруженному.

Командарм взлетел на курган, где окопались луганцы, конь его был весь в пене:

— Вы что, не видите — вас обходят справа, от Донца! Немедленно отходить! Не успеете — всех порубят!

Отстреливаясь, цепью отходили луганцы через горящую Гундоровскую станицу, а командарм уже в других отрядах. Артиллерийский огонь и настойчивые атаки противника вызвали панику среди необстрелянных бойцов. Смешались отступающие цепи, люди бежали, падали, поднимались и вновь бежали. Почти единственным, кто не потерял присутствия духа посреди этого хаоса, был Клим Ворошилов. Верхом на коне, не обращая внимания на огонь, метался он среди бегущих людей. С ним — неустрашимый Александр Пархоменко. Они выхватывают в толпе наиболее стойких людей, заставляют их остановиться, залечь, открыть огонь. И вот уже первая, еще жидкая, цепь отстреливается. А Ворошилов устанавливает вторую…

К вечеру после отчаянных усилий Ворошилову удается восстановить порядок, начать медленный отход к Каменской. Окопавшись здесь, его отряды пытаются задержать врага, тобы позволить эшелонам пройти через станцию Лихая.

Но здесь армию ждало новое испытание.

Вокруг станции и на железнодорожных путях творилось нечто трудноописуемое. К Лихой с различных направлений стекались эшелоны других украинских армий, в основном 3-й армии. На путях не слишком-то большой станции скопилось столько паровозов и вагонов с людьми, вооружением, боеприпасами, имуществом, что не было никакой возможности быстро протолкнуть их на восток. К тому же мост через Донец у Белой Калитвы был взорван, и для его восстановления требовалось время. Беспорядок и неразбериха усиливались вражеской бомбардировкой с воздуха.

Начальники различных отрядов, застрявших в Лихой и все еще прибывающих туда, из-за всего пережитого в последние недели находились в несколько нервном состоянии. Не желая никому подчиняться, они в то же время требовали без промедления пропустить на восток именно их отряды и требования эти сплошь и рядом подкрепляли угрозой применения оружия. Безначалие царило на станции, и это грозило полным уничтожением всех красных войск.

Ворошилов и его товарищи — Артем, Руднев, Пархоменко, Щаденко, Кулик, Алябьев — начинают действовать. Выставив сильные заслоны к северу против казаков и к западу — против немцев, командование 5-й армии буквально проталкивает составы через запруженную станцию на восток.

Пожалуй, это были самые критические часы в семидесятидневном походе к Царицыну. С утра 4 мая немцы стали обстреливать Лихую из орудий, 5 мая обстрел усилился. Горели вагоны, рвались боеприпасы. «На самой станции, — писали свидетели этого боя, — оставаться было почти невозможно… Чуть забрезжил рассвет… Обстрел усилился… К полудню положение создалось невообразимое. Мчались группами, в одиночку кавалеристы, пехота, артиллерия, на ходу рубились постромки, бросались орудия, пулеметы. Трудно было установить, кто же бегущие…»

И все же в Лихой были люди, сохранявшие и голову, и выдержку, и силы… Трое суток под огнем вражеской артиллерии, среди пожаров, взрывов, руководил командарм обороной. Не раз он ходил в атаку, чтобы отбросить и задержать врага, дать возможность уйти большему числу эшелонов. И лишь когда противник подошел вплотную к станции, Ворошилов приказал взрывать и поджигать оставшиеся вагоны. Под пулеметным огнем Ворошилов поскакал вслед за эшелонами, на Белую Калитву.

«По дороге, — вспоминал очевидец, — тов. Ворошилов подбирал пулеметы. В это время его настиг (всегда нюхом его отыскивающий) Пархоменко. Последний тоже мне говорил, что, когда все побежало, смешалось, его забеспокоила мысль — что с Климом, и он пустился на поиски его, сдерживая по дороге бегущих и заставляя подбирать оружие».

Не только личной храбростью и выдержкой привлекал людей командарм: ему по-прежнему свойственны чуткость и обаяние, которые, подобно магниту, притягивают к себе сердца шахтера и крестьянина, грузчика и казака, С русским он говорит по-русски, с украинцем — по-украински. С каждым он находит общий язык, с каждым беседует о том, что волнует.

До Белой Калитвы, до переправы через Донец, наиболее опасным противником 5-й армии были германские оккупанты. Будут ли они преследовать армию или же придется иметь дело с казачьими полками? Вопрос этот обсуждался 7 мая на совещании командиров отрядов в вагоне Ворошилова. Собрались Руднев, Щаденко, Пархоменко, Кулик, Латышев, Локотош, Михайловский.