Ворожей Горин – Зов крови

— Где мы? — запаниковал я, разглядывая свое полупрозрачное тело, которое, к слову, тоже не было обременено одеждой. — Что ты сделала? Почему я не там, где должен быть?

— Ну же, Гришенька, — проворковала моя полупрозрачная собеседница. Кстати, голос ее, в отличие от внешности, почему-то не изменился, только исходил он теперь совсем из другого рта, в котором явно недоставало нескольких передних зубов, — ты же прекрасно понимаешь, что происходит. Мы сейчас где? — она переадресовала мой вопрос мне же и уставилась на меня с таким выражением лица, с которым учителя младших классов обычно ждут ответа от первоклашек.

— В кабинете, — неуверенно предположил я.

— Неправильно, — покачала пальчиком моя некогда обворожительная, а ныне противная до тошноты собеседница. — В кабинете только наши тела. А мы с тобой где?

— Где-то между… — начал на ходу подбирать эпитеты к собственным ощущениям я, и тут же был перебит.

— Ну, наконец-то! — всплеснула руками старуха. — Да, между тем и этим светом мы! Ни живы, ни мертвы. Не в нави, но и не в яви находимся. Мы промеж миров сейчас, там, где пути живых расходятся с дорожками мертвых. Там, где такие, как мы, ворожбу плести могут. Там, откуда черпаем силу, и там, куда ее отдаем.

— Просто замечательно… — пробормотал я, стыдливо прикрывая срамоту руками. От былого возбужденного состояния и следа не осталось. Истинное лицо обворожительной медсестры (а сейчас я, судя по всему, видел именно суть этой прекрасной девушки) оказалось омерзительным. Тем не менее градус бреда лишь повышался и, повинуясь законам жанра, я должен был как-то выпутываться из сложившейся ситуации. Признаться, меня сильно раздражал тот факт, что меня, вернее, астрального меня (назовем это так) могут вот так запросто взять и выбить из своего тела. И главное, этой карге старой это удается на раз-два, а сам я по собственной воле ни выйти из тела не могу, ни вернуться. Непорядок. Положение нужно было как-то исправлять. — Барышня, а можно мне как-то вернуться? Я вроде как не умер еще, нечего мне делать на этих ваших беговых дорожках для мертвых. Да и сил никаких особенных я не ощущаю, разве что сильно обделаться сейчас могу. Со страха.

— Так и я, сынок, не умирала, — не обращая никакого внимания на мою просьбу, ответила страшная тетка. — Я просто вышла погулять и тебя с собою утянула. Будь ты покрепче физически да умом здоровее, понял бы и сам, как это делается. С такой-то силищей!

Вот сейчас, кстати, обидно было — и дохляком обозвали, и дебилом. Хотя, судя по всему, мое недоразвитое, по мнению жуткой тетки, состояние ее саму никак не смущало. Она смотрела сейчас на меня, что тот кот на сметану — того и гляди облизнется и сожрет с потрохами.

— Да с какой (непечатно) силищей-то? — возмутился я.

На самом деле мне всегда претили ситуации, в которых я выступал полным дубом или профаном. Я даже в игры компьютерные не играл, если мои друзья к ним приступали хоть на неделю раньше меня, настолько не любил выглядеть олухом в чужих глазах. А тут вдруг такая злость вскипела на эту старуху: вроде вот и по-русски она говорит, а что именно — хрен разберешь.

— Что за явь, что за навь? Что за сила такая? С какого рожна мы все тут голыми ходить должны? Где это тут, в конце концов? За что платить? Что черпать?

Вопросы в моей голове мешались с необычными ощущениями в самых диких пропорциях, превращаясь в ядреный коктейль непонимания сути происходящего. Вся эта жижа из вопросов и ощущений билась о мою черепную коробку и, не находя логического выхода, сама вырывалась из моего рта в виде рваной бессвязной речи. Я начал паниковать, попутно сбрасывая на страшную бабенку весь накопившийся за последние сутки негатив. В процессе я так разъярился, что позабыл о текущем зависимом положении. Я понятия не имел, как вернуться обратно в свое тело, однако остановить словесный понос уже не мог. Нервы они, знаете ли, даже у таких флегматиков, как я, не железные, да и поднадоела мне вся эта бесовщина порядком. Тем не менее странная бабка на мою гневную тираду не рассердилась, даже напротив, с каждой моей новой матерной фразой ее щербатая улыбка становилась все шире. В конце концов, когда я уже выдохся, она задорно махнула рукой — мол, отличная речь!

— Вот и правильно, — похвалила меня старуха, чем еще больше озадачила, — вот и молодец! Уже понял, как отдавать нави свою силушку. Правда, никто тебе права такого не давал — силой чужой распоряжаться!

Вдруг она резко переменилась в лице, вытянулась, став чуть ли не вдвое длиннее, и приобрела совсем уж нечеловеческий вид. Ноги ее срослись в самый натуральный хвост, тело покрылось чешуей, сухие груди втянулись в грудную клетку, а где-то за шеей раскрылся пестрый капюшон. Лицо ее тоже резко вытянулось, показался длинный раздвоенный язык. Если бы не руки ее, я бы сказал, что передо мной сейчас, раскачиваясь на хвосте, стоит самая натуральная кобра. Змеюка дважды прыснула в мою сторону раздвоенным языком, зыркнула своими вертикальными зрачками и на чистом русском прошипела:

— Угомонисссь, сссоколик! Я всссё жже опытнее тебя буду. Да и молод ты еще мне перечить… На колени!

Если б я ещё знал, в чем конкретно провинился, может, и последовал бы ее приказу. Мне же сейчас было так страшно, что я попросту окаменел. Может, потому ни на какие колени перед ополоумевшей змеюкой и не рухнул. Кроме того, я услышал важный нюанс — кобра сказала, что она опытнее меня. Не сильнее, а именно опытнее. Что ж, запомним. Может, эта информация ничего не значит, а может, значит многое.

— Вот и ссславнененько, — прошипела змеюка, поняв, что должный эффект достигнут, и вновь обернулась старухой. — Значит так, родимый, — по-деловому продолжила она свою речь, — ты, верно, никак в толк не возьмешь, что да как тут происходит? Я имею в виду твою стремительно катящуюся под откос жизнь.

Я утвердительно закивал головой, боясь произнести хоть слово. А ну как опять вызову гнев этой змеюки подколодной? Трехметровая кобра — последнее, что мне хотелось сейчас видеть. Ну, не то чтобы голая старуха была много лучше, но все же.

— Так и не перебивай тогда старших. Слушай внимательно, Гришенька, и внемли моим словам — они сейчас для тебя самые важные. Весь этот спектакль, — и она обвела комнату взглядом, явно намекая на предшествующий этому разговору полицейский допрос, — устроила тебе я. И свинью вам, — она задорно улыбнулась, — тоже я подложила. Так вот, летит сейчас твоя жизнь под откос, Гришенька. Вот-вот в острог тебя заберут, сошьют тебе дело премерзкое и повесят на твою головушку пару душегубств, к которым ты никоим образом не причастен. За все это можешь именно мне спасибо сказать, — и она тут же поднесла ко рту свой костлявый палец, поскольку я и вправду хотел нахамить: мол, спасибо, подсуропила. Увидев этот жест, говорить я все же поостерегся, а старуха продолжила свою речь. — Умница, быстро учишься. Молчи, раз уж велено молчать! Так вот, как видишь, сломать твою жизнь мне ничего не стоит. Буквально два раза пальцами щелкнуть, — и она изобразила всем известный жест, — и гнить тебе до конца дней своих в казематах государевых. И это еще в лучшем случае.

— А в худшем? — не удержался от вопроса я.

— А в худшем, голубок, ты и до первого острога не доберешься живым. Откроют воронок на пересылке, а там лишь хладный труп твой лежит. Уж поверь, мне это организовать — что плюнуть. А коли так, то давай-ка уж миром договариваться, слишком уж ты мне дорого обходишься.

— Договариваться — это дело, — согласился я. — Чего ж вы сразу-то с договором не пришли? Коль так, я бы вам, бабушка, давно б все подписал.

— Да кто ж знал-то, что именно ты ее украл?