Восемь белых ночей

Но пока я про нее думал, разговор наш начал крошиться, подобно мумии, вытащенной из-под земли на воздух. Чем это станет к завтрашнему дню – ничем или лучшим в нашей жизни? Казалось, что до сегодняшней вечеринки еще целая вечность – и, видит бог, бесконечно малое еще способно разрушить бесконечно большое. Разрушить что, думал я, что разрушить? – твердил я снова и снова, будто убеждая себя, что со вчерашнего вечера ничего не поменялось к лучшему, что, возможно, хватит уже делать ставки на горячечный миг полусна. Она потом хоть вспомнит, подумал я, или вернется к «жалкому»?

Или я сам себя пугаю?

Жуя вафлю, которую я обильно полил настоящим сиропом, я вспоминал, как разговор принял иное направление. Я собирался спросить, почему она назвала меня жалким. Но одернул себя и вместо этого спросил, почему она не пришла на ужин. Этот вопрос повлек за собою другой, потом еще один – не потому что мы говорили друг другу что-то особенное, а потому что вопрос и ответ, вне зависимости от их сути, позволяли нам произносить слова в едином ритме, полушепотом, они сближали нас и обозначали траекторию, обусловленную не столько нашими репликами, сколько тональностью наших реплик, наших голосов. Все, что мы сказали прошлой ночью, вне зависимости от траектории, при всей произвольности сказанного, должно было повести нас туда и только туда, неизбежно.

– Почему ты не пришла на ужин?

– Потому что ты сказал, что тебе тоскливо, и в этом прозвучала дикая фальшь.

– А чего ты так и не сказала?

– Потому что ты понял бы не так и мы бы поссорились.

– Почему тогда ты не помогла мне спасти положение?

– Слишком много было околичностей, а еще я знала, что ты меня наказываешь.

– Каких околичностей?

– Вот таких околичностей, Князь. Тех, которые мешают столь многому.

– Чему именно?

– Ты прекрасно знаешь, чему именно.

– А чего было знак не подать?

– Знак? Встретиться с тобой ночью в холодрыгу, отправиться на следующий день к черту на рога, проводить с тобой каждую минуту – нужен еще какой-то знак?

– Ты хоть представляешь, как на меня действуют твои слова?

Повисло молчание. Я понимал, в чем его суть. Не слов не хватало, а способов уклониться от слов, которые – это мы знали оба – произнести необходимо.

– Я хочу того же, чего и ты, – выговорила она наконец.

– Ты так хорошо меня знаешь?

– Я знаю, что ты думаешь, как ты думаешь, знаю даже, что ты думаешь прямо сейчас.

Много я знал способов ей возразить. Но не стал.

– Ты ничего не говоришь и ничего не отвечаешь – это значит, я сказала именно ту правду, которую ты хотел услышать. Признай, что это так.

– Признаю, – сказал я. Я чувствовал себя голеньким, точно младенец, я захлебывался восторгом от жизни, от своего живого тела, от своей наготы, которую готов был отдать ей.

– Не будь я сейчас так зазомбирована, я попросила бы тебя приехать вместе с пальто, халатом и зимними сапогами – и больше ни с чем. Потому что я хочу тебя целиком – и ты, мистерамфибалентник, можешь принять это, как заблагорассудится, – из моих губ в твои.

Ни разу еще словам ее не удавалось так меня всколыхнуть. Казалось, она произнесла их мне в самое сердце, а потом они по радиоволнам долетели мне между ног.

Воцарившееся молчание сказало все остальное.

Мне не хотелось пока прощаться.

– Ты обо мне думаешь? – спросила она.

– Да.

А потом слова, которые пронзили до самых глубин:

– Можно, если хочешь.

Дожидаясь третьей чашки кофе, я повторил поступок тех, кто ходит с карманным календариком. Так я питал, не признаваясь, свою надежду, что, хотя ретроспектива Ромера и завершилась, будет еще ретроспектива Алена Рене, а потом – Феллини, концерты с исполнением квартетов Бетховена – долгие недели вечерних ритуалов, пока нам не надоест и мы не решим: а сегодня давай сделаем передышку.

Она позвонила, когда я завтракал. «Передумал?» – спросила она, и я сразу понял, что она в хорошем настроении. Вовсе нет, ответил я. Ее тут подвозят, чтобы кое-что прикупить к сегодняшнему вечеру у Ганса. Ничего, если мы встретимся попозже?

– Мы разве договаривались о встрече? – спросил я. Не придумал ничего поумнее?

– Да, конечно. Уже забыл, что ли? – спросила она с легким упреком, будто и не поняв, что я просто прикидываюсь, она же поэтому и рассмеялась. Но им сегодня правда не обойтись без ее помощи, сказала она, так что увидимся на вечеринке. Пауза. Я же не загремлю сегодня в реанимацию? Нет, не загремлю, Клара.

Около одиннадцати утра я решил позвонить своему другу Олафу. Застал его на работе. Он только что вернулся с Островов. Жуть, а не отпуск. Почему? Почему? Потому что она сука. Долго задерживаться на работе он не собирался, но и домой не хотелось. Может, я приеду, прогуляемся вместе, как оно и пристало двум хрычам, добавил он. «Да что у вас там не заладилось?» – спросил я, когда мы наконец встретились. «Мы не подходим друг другу», – заявил он, костяшками пальцев обеих рук, сжатых в кулаки, изображая шестеренки, которым никак не зацепиться друг за друга. Если по-честному, то она сука, а я козел.

Я не слушал. И прекрасно знал, что пытаюсь сделать. Увести его из его района, отправиться в другую часть города, случайно столкнуться с Кларой.

Хороший год выдался? – спросил я. Рано еще говорить, отвечал он с обычным своим сарказмом.

Он пообедать хочет? Только что перекусил, не голоден. Мы решили выпить кофе. Удивился, застав тебя на работе, заметил я. Рождество празднуют одни евреи. Евреи и доминиканцы. На него в очередной раз нашло.

По дороге мы решили зайти в Музей современного искусства, посидеть за кофе, поделиться последними новостями, но в вестибюле было не пробиться сквозь толпу туристов – куда ни глянь, сплошные человеческие тела. Человечество гребаное, начал было он. В Европе хоть бы в один музей зашли, но стоит им припереться сюда – и подавай им всю наличную культурку, да чтобы потом еще съездить в Чайнатаун за поддельными часами. Олаф и его брюзжание. Бывали времена, когда можно было вырваться из городской суеты и отдохнуть здесь с приятелем. А теперь полюбуйся – прямо монгольская орда. Мы протолкались через вестибюль и решили переместиться в ближайший «Старбакс». Но и там яблоку было негде упасть. Кончилось все местечком на верхнем этаже на Шестидесятой улице – все равно шумно, людно, богатенькие подростки, отпущенные на рождественские каникулы. Выйдя оттуда, мы сунулись еще в несколько мест на Шестидесятых и в итоге сели на Шестьдесят Седьмой в автобус. Я-то знал, почему отбраковывал одно место за другим. Она раз за разом от меня ускользала: короткая задержка – и вот мы опять разминулись. Ну а он почему устремляется дальше из каждого заведения? Объяснение одно: он тоже кого-то ищет, верно? «Познакомился с кем-то?» – спросил я наконец. Он не остановился, шагал дальше, глядя вперед, перед собой. «Ты откуда знаешь?» – «Так видно. Кто она?» Помимо собственной воли, Олаф все-таки напомнил мне, что он, пожалуй, мой самый лучший друг, – ответив на вопрос таким образом: «Ты это знаешь, потому что ты тоже с кем-то познакомился и проецируешь свои чувства на меня. Но, как ни странно, ты прав. Мы оба изголодались по любви».

В конце концов мы отыскали «Старбакс» на одной из Семидесятых улиц, высмотрели столик в углу, у окна. Я прихватил лишний стул от соседнего столика, Олаф отстоял очередь и заказал два кофе. Я слышал, как он переругивается с бариста: «Я сказал – средний, не большой и не самый большой, а средний, и правильно не “следующий гость”, а “следующий посетитель”. Я посетитель, не гость, ясно?» Подмывало попросить его взять еще пару булочек или плюшек, но потом я решил так далеко не загадывать, а кроме того, если мы с ней действительно столкнемся, пусть не думает, что я пытаюсь воспроизвести наш завтрак в машине. Потом противоположный инстинкт стал нашептывать, что, если я начну воспроизводить наш завтрак в машине, это повысит вероятность того, что мы с ней столкнемся. Звезды иногда такое устраивают. Разве не так я устроил нашу с Кларой случайную первую встречу в кино? Поскольку мы неподалеку от магазинов, куда она, скорее всего, пошла с кем-то еще за продуктами для вечеринки, вполне возможно, что вот именно здесь мы с ней и столкнемся. Несбыточная мечта, эпизод из фильма Ромера. А потом я подумал, что такие вот мысли с двойным дном и есть вмешательство в дела судьбы – они могут выйти боком и предотвратить нашу встречу. Я собирался подумать, как выбраться из этой двойной петли, и тут-то она и появилась – идет мимо «Старбакса» со своей подругой Орлой.

Я выскочил из кофейни в одной рубашке и выкрикнул через улицу сперва имя одной, потом второй. Что я тут делаю? А они что тут делают? Объятия, поцелуи, смех. У каждой в руке – мешок с продуктами. Не пришлось их уговаривать зайти и выпить с нами кофе. Я так рад, так рад тебя видеть, сказал я Кларе, когда представил Орлу и Олафа. Рука у меня на щеке, она задержалась на моей щеке, долго прикасалась к моему лицу – в ней сосредоточилась вся та нежность, без которой я прожил так много, так много дней и ночей. Нам еще кучу всего нужно купить, сказала она. Перечислила, чего им еще не хватает. Так что они сюда ненадолго. Ты счастлива? – не удержался я от вопроса, когда Олаф и Орла разговорились. Ты счастлив? – эхом откликнулась она – ее способ сказать: да, счастлива – или это просто пародия на мои слова, но в конечном итоге это, может, и есть ее способ сказать: да, я счастлива. Вот только у нас не больше десяти минут. Ладно, садитесь, снимайте пальто, я принесу кофе. У меня было странное чувство, что я с боем удерживаю ее рядом с собой, сражаюсь со всевозможными обстоятельствами, которые втянули ее в мою жизнь только затем, чтобы потом отобрать, и я понятия не имел, подвластны ли эти обстоятельства ей, или воле вселенной некупленных продуктов, или существуют только у меня в голове. Часть души все еще отказывалась верить в несказанную удачу: встретились только потому, что я этого захотел. Отобрать такое – дело одной секунды. Не придавай значения, отнесись легко, залегай на дно – ты ей уже сказал, что счастлив.