Восемь трупов под килем

Он не нашелся, что сказать, дабы отвлечь женщину. Ее лицо неудержимо превращалось в серую маску. Внезапно что-то осмысленное появилось во взоре. Она повернула к нему голову, уставилась широко открытыми глазами.

— А вы уверены, что он мертв?

— Простите, Ольга Андреевна? — он все сильнее чувствовал дискомфорт. Вот уж воистину — без иллюзий можно существовать, но жить нельзя.

— Ну, я не знаю… — она замялась. — Ведь бывают такие случаи… ну, когда человек кажется мертвым, а потом оказывается, что он не мертв… Кома или что-то в этом роде… Ведь бывают же?

— Бывают, Ольга Андреевна, — пробормотал он, — но, боюсь, это не тот случай.

— Где он? — она вцепилась ему в локоть, сделала больно. — Я могу к нему прийти?

— Не надо, Ольга Андреевна, вы же здравомыслящая женщина, — он деликатно высвободил руку. — Николая больше нет, вам придется жить с этим. Брат вашего мужа распорядился отнести тело в холодильную камеру, вам лучше туда не заходить… — он замолчал, чувствуя, что любые последующие слова будут циничными и мало относящимися к хорошим манерам.

— Как же так, ведь человека нужно похоронить… — она стала заламывать руки. — Нельзя его держать в холодильнике… Тело нуждается в погребении, при этом должен присутствовать священник, все должно быть так, как положено…

Он невольно поежился. Если Николая не похоронить, душа его неприкаянно будет болтаться по кораблю, пугать пассажиров, притягивать несчастья. И кого волнует, что ты в это не веришь? Ты просто сам себя уговариваешь, что не веришь.

— Мне очень жаль, Ольга Андреевна, но все вопросы на судне решает Игорь Максимович. Я тоже считаю, что он совершает ошибку, но хозяин, как говорится, барин.

— Почему он нас мучает?.. Я должна поговорить с ним.

— Прежде всего, вы должны не волноваться.

— Правда? — она изумленно на него посмотрела. Встала. Полотенце скользнуло на пол. Он молчал. Она сникла, заплакала, уткнулась носом ему в плечо. У него не хватило духу отстранить женщину от себя. Он положил ей руку на спину, погладил. В этот момент, разумеется, отворилась дверь, и в каюту вошел Иван Максимович Лаврушин с жалобно-молитвенной физиономией Пьеро. Обнаружив, что жена его прильнула к постороннему мужчине, его физиономия сделалась запредельно несчастной. Зачем я сюда вошел? — открытым текстом читалось на несчастной физиономии. Я мог бы это сделать через минуту, а еще лучше через две.

— Все в порядке, Иван Максимович, — кашлянув, сказал Турецкий. — Вашей супруге требуется психологическая помощь. Надеюсь, вы сумеете ее оказать.

По каюте плавал запах свежевыпитого алкоголя. Можно не спрашивать, куда носило Ивана Максимовича. Ольга Андреевна тяжело вздохнула, опустилась на кровать. Турецкий, от греха подальше, выбрался из «зоны поражения». Лаврушин тоскливо наблюдал за его перемещениями.

— Конечно, я посижу с Оленькой…

— И, пожалуйста, Иван Максимович, может быть, не стоит налегать на спиртное? Оно не лечит, от него вам будет только хуже.

Лаврушин смутился. Этот человечек действительно не представлял никакого интереса. Писатель был прав, недоумевая, кто бы еще мог вызвать такую скуку.

— Что вы, я почти не пью, я выпил самую малость… — он добрался до кровати, пристроился рядом с супругой, задумался, уместно ли будет ее обнять, положил ладошку ей на плечо. Экий доблестный поступок.

— Вы хотите еще что-то спросить, детектив? — прошептала Ольга Андреевна.

— Да, пожалуйста, — в тон ей проговорил Лаврушин. — Мы ответим на любые вопросы. Только не надо нас мучить, хорошо?

— Воля ваша, — кивнул Турецкий. — Спасибо, Ольга Андреевна, не буду вам больше докучать. Примите мои искренние соболезнования.

Они сидели неподвижно — один расстроенный, другая потрясенная. Смотрели в иллюминатор. Помявшись, он отправился к выходу. У двери остановился.

— На вашем месте, господа, я проявлял бы осторожность в поступках и высказываниях.

Оба медленно повернулись. Возможно, они действительно были подходящей парой, невзирая на внешнюю (и внутреннюю) непохожесть. И спросили практически в унисон:

— Что вы имеете в виду?

— Если вы не поняли, уважаемые Иван Максимович и Ольга Андреевна, то ваш сын не скончался естественной смертью. Грустно сообщать, но его убили. И сделал это кто-то, находящийся на яхте. Если вас это немного успокоит, это сделал не я.

Достучаться до Ксении было труднее, чем до российского премьер-министра. Ксения упорно не отзывалась. За спиной раздалось ехидное покашливание.

— Стучите, Турецкий, она у себя, — пробормотал проходящий мимо Манцевич. — Хныкала там несколько минут назад.

Он покосился в спину уходящего «референта». Дождался, пока он скроется в полумраке носовой части. Постучал громче.

— Ксения, откройте, это Турецкий, мне все равно придется с вами поговорить. Обещаю, что мой визит не затянется.

Провернулась защелка. Он выждал для приличия несколько секунд, нажал на дверную ручку, вошел.

Еще одна юдоль печали и отчаяния. Иллюминатор задернут шторой, в каюте полумгла, тоскливо, душно. Ксению знобило. Поверх халата она набросила джинсовую куртку. Обнимая себя за плечи, она добралась до скомканной кровати, приняла сидячее положение, уперлась затылком в фигурное изголовье. На кровати стоял работающий от батареек компактный DVD-плеер. До прихода сыщика Ксения смотрела кино. Не говоря ни слова, она протянула руку к аппарату, сняла фильм с паузы, натянула на подбородок одеяло.

Турецкий примостился на пуфике неподалеку от кровати. Ксения покосилась на него, но воздержалась от комментария. Она смотрела очень печальное кино. Запись сделали на домашнюю видеокамеру — судя по цифрам в углу экрана, полмесяца назад. Женская улыбка на фоне ослепительного неба. Камера отъезжает, образуется символический купальник — желтый с белым. Девушка сидит на покрывале, красиво изогнув ноги, щурится от солнца, закрывает лицо ладошкой. Пляж из мелкого галечника, глинистый обрыв, загорающие тела, на дальнем плане молодежь играет в волейбол. Девушка отмахивается от назойливого оператора, закрывает ладошкой объектив — и в следующий съемочный момент уже мелькают ее длинные ножки — она уносится в море, которое накатывает на берег шипящую пенистую волну. Щелчок, чернота, и вот уже камера переходит в другие руки — она снимает паренька, лежащего на том же покрывале. У парня сносная мускулатура, он в меру загорелый. Смешливое подвижное лицо (быть живым ему идет больше, чем мертвым). Он потешно гримасничает, приоткрывает один глаз, говорит: «Не балуйся, Ксюха. Положи камеру, у тебя руки мокрые». Девушка, ведущая съемку, смеется, картинка ползет вниз, фиксируется на плавках, включается «зум», плавки подъезжают, заслоняют весь экран.

Турецкий покосился на девушку. Она была неподвижна, смотрела, не моргая, на экран — с таким выражением, словно там вот-вот случится кульминация. Но плавки не треснули, изображение пропало, вновь появилось. Корчилась и гримасничала физиономия Николая, снимающего самого себя, объектив развернулся, обрисовав лицо Ксении. Она сдержанно улыбалась, на ней был легкий сарафан с белыми завязками, а солнце в кадре уже клонилось к закату. Камера неторопливо фиксировала ее лицо. «Моя будущая жена, — утробным голосом вещал оператор. — Скоро свадьба». Девушка заливисто засмеялась: «Уважаемый абонент, на вашем счету недостаточно средств для выполнения данной операции…»