Восемь трупов под килем

— Меня проверять будете? — поинтересовался матрос.

— Непременно, — буркнул Турецкий. — Давайте — лапы в гору, и никаких комментариев.

Он обхлопал матроса, пожелал удачного дежурства, поскорее стать кавалером золотой звезды «За отвагу на шухере», побежал вниз. Осматривал палубу под проливным дождем (ощущая смутную тревогу за свое богатырское здоровье). Спустился на нижнюю, взломал пожарным топориком рундук на корме, вытряхнул оттуда какие-то элементы рангоута, явно не имеющие отношения к преступлению. Дождь и тщетные усилия делали свое дело — он превращался в бурлящий злобой котел, ждущий повода взорваться.

— Стоп, машина, — преградил он дорогу поднимающемуся из машинного отделения Глотову. — Лучше не спорьте, у меня в руке топор.

Глотов испуганно покосился на аккуратный пожарный топорик с красной рукояткой и тщательно наточенным лезвием, с которым Турецкий решил отныне не расставаться.

— Поздравляю, — пробормотал матрос. — Может, лучше бензопилу?

— Марш вниз! — он подтолкнул его к лестнице. — В холодильник, Глотов, в холодильник. И не вздумайте рыпаться — имею полномочия.

Глотов уныло смотрел, как он проверяет на наличие посторонних предметов холодильное оборудование. Посторонних не было, разве что мертвый Салим, потихоньку обрастающий инеем — тот оказался выше (или длиннее?) Николая, поэтому его с трудом впихнули в ящик, уложив на бок и подвернув колени. Зрелище было не очень привлекательное.

— Теперь вниз, — распорядился Турецкий.

Все это было тщетно, глупо, бессмысленно. В машинном отделении наверняка была куча потайных мест, закрытых даже для придирчивого обыска. И что он мог поделать один? Пока он мается тут внизу, убийца может перепрятать пистолет в тот же рундук на корме — ведь не полезет он в него вторично? Но он работал, потому что с детства впитал: если берешься даже за бессмысленную работу, делай ее тщательно. Глотов мрачно наблюдал, как сыщик обнюхивает закоулки, вздыхал, но воздерживался от нелестных замечаний.

— Вот и дальше так веди себя, парень, — заключил Турецкий, в качестве финального аккорда проведя личный обыск матроса. — А теперь будь моей тенью. Одному мне не справиться. Будем душу вытрясать из этих дам и джентльменов…

Они врывались в каюты, оставив в покое нормы приличия и представления о пресловутых правах человека. Если было заперто, трясли двери, обещали выломать — и им открывали. От пустующих кают у Турецкого были ключи — принес Манцевич. У матросов он не задержался — пусто, как после тотального грабежа. К себе не пошел. Над Гердой трудился особенно тщательно, невзирая на попытки к сопротивлению.

— Герда, уймитесь, — он перехватил руку, которой она собралась его оцарапать. — Вы неправы. Я не покушусь на ваши трусики и лифчики — даже если они мне очень понравятся. Вам не избежать обыска, смиритесь, будьте паинькой.

Жизненный закон: женщина неправа до тех пор, пока не заплачет. Он стоял в коридоре, контролируя нежелательные перебежки по нижней палубе, Глотов переворачивал матрас, выдергивал пустые ящики из шкафа, вытряс на кровать содержимое пухленького чемоданчика, а женщина сидела на одиноком трехногом табурете, закрыв лицо руками, и слезы сочились сквозь пальцы…

— Работайте, сыщик, — брезгливо поджав губы, разрешил Феликс, предлагая жестом перевернуть его каюту. — Работайте, работайте, луна еще высоко. Труд сделал из обезьяны человека. А из Дарвина — автора эволюционного учения.

— Так просто, Феликс? Вы не собираетесь биться смертным боем? Не будете качать права?

— И много ли я скачаю? — фыркнул Феликс. — Так, процентов десять, пятнадцать. Давайте, не смущайтесь, не такой уж я идиот, чтобы нарываться там, где это бессмысленно.

Лаврушины молчали хором, выслушивая его уверения в необходимости того, что никому не нужно.

— Делайте что хотите, — пробормотал Иван Максимович, обнимая жену, которая почти не подавала признаков жизни.

— Ага, явились! — взревела Николь, когда они вторглись на приватную территорию французов. — О, топор, как это сексуально! — она хотела броситься в атаку, но передумала, сломала себя через колено.

— Что вы ищите? — нервно вякнул Робер, хлопая красными воспаленными глазами, когда Глотов уже привычным движением перевернул матрас.

— Вчерашний день, — пробормотал Турецкий, направляясь к двери. — Все в порядке, дорогие мадам и месье, зачем задавать вопрос, если знаете на него ответ? Вы прибыли в полицейское государство, у нас такое в порядке вещей…

Плакала Ирина Сергеевна, он не злобствовал особенно в ее каюте, а Глотов вообще побледнел и отказался рыться в женских вещах. Но Турецкий посчитал не лишним перетрясти многочисленные наряды, упакованные в целлофан (странные люди эти богатые — знают, что не наденут, а все равно тащат с собой), распахнуть чемодан, запустив в него хищные пальцы, пересчитать украшения в маленькой инкрустированной коробочке.

— Как это глупо, — повторяла женщина, отрешенно качая красивой головой, — как это глупо, боже правый… Вам надо было во врачи податься, Александр Борисович — уж если возьметесь за больного, то доведете его до конца…

— Полностью разделяю ваши печали, Ирина Сергеевна, — сочувственно кивал Турецкий, — не принимайте близко к сердцу. Впрочем, понимаю ваше расстройство. Теперь, после того как я покопался в ваших украшениях, их остается только выбросить…

Голицын долго хохотал, когда услышал, что его помещение хотят обыскать. Он снова принял на грудь — был не пьяный, но изрядно навеселе. Впрочем, ночь еще не кончилась, а «горючего» в початой бутылке было столько, что хватило бы и троим.

— Исключений ведь мы не делаем, верно, Игорь Максимович? Сами того хотели. Учтите, если будете упорствовать, к рассвету у меня появится дополнительный стимул расширить список кандидатов на почетную роль.

— Да пошел ты, Турецкий, — проворчал Голицын, заходя в туалет. Что, видимо, означало — «делайте что хотите». Он получал какое-то мстительное удовольствие, роясь в вещах миллионера, ухмылялся про себя, бормотал что-то сквозь зубы, ловя недоуменные взгляды Глотова…

В каюте Манцевича на стук никто не отозвался. Стучаться вторично было в лом. Турецкий долбанул по двери — она оказалась незапертой. Вошел с людоедской улыбочкой. Вот и встретились два хищника. Посмотрим, кто кого. И вдруг тревога взяла за ребра — в каюте никого не было. Он распахнул дверь в санузел. И там никого. Гуляем, Альберт как вас там по отчеству? Ну, ничего, мы и без вас посмотрим…

— Работаем, Глотов, — бросил он.

Обыск, к чему уже привыкли, не принес результатов. Если и было что скрывать Манцевичу, то скрывал он это в себе (и на себе). Даже как-то аскетичненько. Из личных вещей — лишь туалетные принадлежности, темные очки, пара соломенных ботинок, трико, бритва, ноутбук. Никаких купальных принадлежностей или чего-то такого, говорящего, что человек отправился на отдых. Тревога взяла за ребра основательно, не отпускала. Турецкий созерцал пустую каюту, по которой они безжалостно прошлись в четыре руки, тяжелые предчувствия забирались в душу.