Восемь трупов под килем

Феликс растворился в недрах корабля. Мимо Турецкого протащился поникший Лаврушин. Он окликнул Ивана, но тот открестился раздраженным жестом — никаких, мол, комментариев и интервью. Скрипнула и хлопнула дверь. Оборвалась музыка на верхней палубе. Что-то загремело в интерьере. Турецкий кинулся на шум, но встал в проеме. Справятся и без него. Голицын уже проснулся, впрочем, трезвее не стал, блуждал по яхте, оступился на лестнице, растянулся и, поминая всех чертей и матерей, пытался встать. Неторопливо спустился Салим, подхватил хозяина подмышки, покосился на Турецкого и потащил Голицына в каюту. Турецкий проводил их глазами. Площадная ругань в исполнении миллионера разносилась по всей палубе. Видать, хорошенько его тряхнуло, и снова потянуло в сон. Он перестал ругаться, повис на Салиме, словно пустой пиджак. Охранник отпер дверь ключом, втащил бизнесмена внутрь, при этом ноги последнего волочились по полу, застряли в приступке. Салим дернул с силой, тапок слетел с ноги господина. Несколько секунд в коридоре никого не было, потом возникла рука, забрала тапок. Приоткрылась дверь напротив, человек, которого не было видно, что-то произнес — видимо, Салиму. Какое-то время двери были приоткрыты, потом одновременно захлопнулись. Можно было уходить, но Турецкого что-то остановило. Он ждал. Дождался — Салим выбрался из каюты, посмотрел по сторонам, запер дверь. Сделал несколько шагов, снова осмотрелся, вошел в каюту справа. «Вот тебе раз, — озадачился Турецкий. — Каюта Николая?» Мгновением позже отворилась дверь на левой стороне, выбрался Робер Буи. Стрельнул глазами и торопливо засеменил в носовую часть судна. Отворил каюту покойника, пропал в интерьере.

Турецкий почувствовал легкую тошноту. Это, правда, то, о чем он подумал? Или лучше не думать? Он помялся, переборол нерешительность, двинулся по коридору. Остановился возле «Николаевой» каюты, посмотрел по сторонам, приложил ухо к двери (скоро профессионалом станет в области подслушивания). За дверью что-то бурчало — словно кот мурлыкал. Он нагнулся, отыскал замочную скважину и, рискуя получить дверью по лбу, пристроил к ней глаз. Мелькнуло мужское тело, за ним еще одно. Трудно понять, чем они там занимались — уж больно узкая щель. Просматривался фрагмент иллюминатора — под ним вчера лежало тело. Фигуранты обосновались где-то дальше. И вдруг послышался странный смех. Откровенно жеманный, высокий, не русский, не мужской — хотя и воспроизводил его субъект мужского пола. Турецкий озадаченно почесал затылок. Такая вот «горбатая гора», блин… Почему бы не войти? Он имеет право, он расследует серию преступлений, одно из которых свершилось в этой комнате. А эти двое очень подозрительные элементы… Он медленно и осторожно провернул ручку, потянул дверь, но фокус не удался — Буи предусмотрительно заперся за собой.

Поразмыслив, он пришел к выводу, что ничего страшного — сам останется целее и конфликтов будет поменьше. Не стоит ждать, пока в коридоре кто-нибудь объявится. Он направился в носовую часть, выглянул наружу. Ничего там не было особенного, кроме Николь, которой надоели песни и пляски, и теперь она валялась на шезлонге в носовой части нижней палубы, подставляя жаркому солнцу костлявый бок. Почувствовала, что за ней следят, подняла голову, устремила в пространство затуманенный взор. «Можно позвать, — мелькнула забавная мысль, — и вместе постучаться в каюту, где засели эти гаврики. Вот потеха-то будет».

Впрочем, неизвестно. Что для русского развод и девичья фамилия, для француза — обычное семейное дело. Члены всякой семьи имеют право на частную жизнь… Он отступил, пока его не «отсканировали», вернулся в коридор, прислонился к стеночке, погрузился в ожидание. В сумасшедшем доме наступило временное затишье. Никто не бегал, не ругался, не дрался, не орала музыка. Неподвижное состояние быстро наскучило. Но очень кстати скрипнула дверь. Турецкий напрягся. До каюты четыре шага — если человек отправится в носовую часть, встреча станет неизбежностью. Он сунул руки в карманы, сделал вид, что только вошел с палубы. Но столкновения не произошло. Он глянул за угол, проводил взглядом удаляющуюся спину Салима. Спина была невыразительна и не могла ничего рассказать. Он спрятался, дождался, пока вновь откроется дверь, отступил и снова шагнул. Как уже надоели эти глупые танцы!

И все же лобовое столкновение произошло. У француза было прекрасное настроение. Такое лицо, словно ему, наконец-то, дали облегчиться после выпитой канистры пива. Тень беспокойства пробежала по лицу, но быстро сменилась благодушием — он просто столкнулся с человеком, который не видел, откуда он вышел. «Ах, вы, шалунишки», — подумал Турецкий.

— Доброго денечка, месье Буи, — раскланялся Турецкий. — Как дела?… — чуть не вырвалось «сердечные». — Как успехи, супруга, настроение?

— О, спасибо, все о\'кей, — заулыбался Робер. — Вот, решил подышать свежим воздухом. А у вас как дела, детектив? Вы уже… сделали свое открытие?

— Полагаю, что да, — простодушно отозвался Турецкий. — Думаю, к утру следующего дня это прекрасное судно войдет в акваторию города Сочи, и все невиновные отправятся по домам.

— Правда? — насторожился француз.

— Истинная, — подтвердил сыщик.

— А виновный?

— А виновный домой не отправится.

— Вы уже нашли… что хотели?

— Имею серьезные основания полагать, что ночью я покажу гостям «Антигоны» человека, виновного в злодеяниях.

«Что ты несешь?» — подумал он.

— А почему… — француз замялся, — не сейчас?

— Нужно кое-что уточнить.

Утверждение было взято с потолка, но того стоило. С физиономии француза слезло любовное томление и прочно обосновалась крайняя степень задумчивости.

— Это очень интересно… — настороженно пробормотал он. — А что дает вам… м-м, основания… — он мучительно подбирал русские слова.

— Я понял вас, — отмахнулся Турецкий, — не продолжайте. Преступник допустил досадную небрежность и выдал себя — пусть не с потрохами, но вполне определенно. Если сработает моя ловушка, то ночью или рано утром он будет в руках правосудия.

— Ловушка… — окончательно растерялся француз. — Это, простите?..

— Это что-то из охоты, — объяснил Турецкий. — Западня, капкан…

Говоря по-русски, «взял на понт». На языке военных это еще называется «вызвать огонь на себя». Можно не сомневаться, что интересную новость Буи растреплет жене (как бы они ни относились друг к другу), кое-кому еще, да и Николь не будет держать язык за зубами, так что к вечеру вся честная компания, сведенная волею судьбы в плавучем доме, будет в курсе, что сыщик что-то замышляет. И даже невиновные насторожатся.

Робер понятливо закивал, бочком протиснулся мимо сыщика, вывалился на палубу. Он досчитал до тридцати и тоже вышел. Француз, нисколько не смущенный тем, чем занимался минуту назад с Салимом, подкатился к жене, разлегшейся в шезлонге, опустился перед ней на колени, начал что-то говорить, поглаживая ее по ноге. Француженка не сразу включилась. Удивленно смотрела на его руку, удивляясь, чем это он тут занимается. Потом нахмурилась. Потом расхохоталась. Потом опять нахмурилась, оба повернулись и уставились на Турецкого, который выискивал облачка в безоблачном небе. Николь уже не казалась смертельно пьяной. Невзирая на все свои недостатки, тупой она не была. Турецкий приветливо помахал ей рукой и поспешил убраться.

Турецкий допустил преступную небрежность, которая в итоге чуть не стоила ему жизни. Он понимал, что, примеряя роль живца, должен позаботиться о собственной безопасности. Но дальше понимания дело не шло. Он поступал, если вдуматься, верно. Профессиональное самолюбие уязвили, он отдавал себе отчет, что расспросами людей и построением версий с места не сдвинется. Следов нет, улики отсутствуют. Ни мотивов, ни основных подозреваемых. А делать что-то надо. И не страх перед «крутизной» Голицына и его клевретов заставлял его работать. Достойный противник бросил вызов, он его принял, он должен разыграть эту партейку, и нечего пенять на тормозной путь…

До обеда он провалялся в каюте, принципиально ничего не делая. Он гнал из головы ненавистные лица, старался не слушать, что происходит снаружи, думал о жене, томящейся во «всесоюзной здравнице». А может, уже и не томится, увлекательно проводит время с каким-нибудь Гошей, Эдиком или Казбеком — не оттого, что так хочется, а дабы досадить единственному и неповторимому муженьку…

В четвертом часу Герда принесла запоздалый обед. Она была подозрительно молчалива, не горела желанием общаться. Смотрела на него с затаенной робостью. Поставила поднос, сделала кокетливый книксен, выждала несколько мгновений — не начнет ли сыщик беседу первым, вздохнула.