Восход луны

Шаукат с интересом глядел на приятеля, но Фуад молчал, что-то обдумывая. Шаукат налил ему и себе кофе, приготовился слушать дальше.

— Палестинцы, как и Ибрагим, — снова заговорил Фуад, — хотят воздвигнуть свой храм: создать государство, стены этого храма уже как будто сложены, только крыши нет. Они понесли немалые жертвы, но до цели еще очень далеко. И все же я твердо верю: борьба не прекратится, пока палестинцы не воздвигнут свой храм. Пусть это будет храм без голубых куполов, роскошных минаретов, без колодца зем-зем, но храм будет! И Палестинцы обретут свою родину. О, если бы они не были рассеяны по разным странам! Понимаешь, палестинцев более трех миллионов. Сила! Почти тридцать лет они рассеяны по свету. Дети выросли, не зная отчего края, земли предков.

— Тридцать лет борьбы…

— Людей, борющихся за свою родину, всегда и всюду испокон веку называли патриотами. Им сочувствовали, помогали, их именами называли улицы, а недруги их окрестили «террористами», людьми, стоящими вне закона. О, до чего терпелив аллах! Где же справедливость?

Фуад давно уже не сидел в кресле, он взволнованно мерил шагами комнату, нахмурив брови и сосредоточенно глядя перед собой. От возбуждения его голос звучал почти хрипло.

— Ты не находишь, что палестинцы, изгнанные с родных земель, похожи на мальчика Исмаила, которого отец хотел принести в жертву. Аллах не допустил гибели невинного ребенка, а палестинцы отдают свои жизни, свою кровь ежедневно, ежечасно… И все равно, поверь мне, правда восторжествует. Те, кто борется за свободу, не одиноки. Их поддерживают и им постоянно помогают верные друзья…

Шаукат был изумлен. Какую точную аналогию в истории нашел Фуад! Легенда в его устах ожила, наполнилась современным смыслом.

— Это и есть твоя тайна?

— Какая же это тайна? Это ведь все знают. Об этом надо говорить по радио, писать в газетах, это надо объяснять верующим в мечетях — всюду, где только можно. Люди обязаны понять то, о чем я здесь говорю. Ты газетчик, ты поэт.

Писал бы об этом. Вот тогда взошла бы над всем Востоком ваша «Луна» — «Аль-Камарун»… Видел, с каким ожесточением паломники избивали каменных истуканов. Камню-то не больно, а тут живой дьявол сует в руки арабу оружие: убей своего брата, принеси его в жертву. Ты не слышал о Кемале Ташане? Слава аллаху, этот негодяй окочурился. Он был крупным подлецом. Я назову Джагфару имена людей, которые ради корысти служат и ивлису и Ибрагиму одновременно. Они получают двойной калым: один открыто, так сказать от строителя храма, другой тайно — от ивлиса. О, как надо разоблачать фарисеев, двуликих драконов! Я представлю твоему издателю неопровержимые доказательства.

— Зачем тебе Джагфар? Сядь и сам напиши статью. Ты так образно и убедительно говоришь, у тебя получится. Понадобится моя помощь — я к твоим услугам.

— Мне жаль ребят. — Фуад сел, глаза его горели. Никогда не видел Шаукат друга таким серьезным. — Сколько их гибнет, кровь льется рекой. Палестинские поселения в Ливане после налета израильских самолетов — это площадь жертвоприношения в долине Мины: сплошные потоки крови. Кстати, в долине Мина овец кромсают, кидают в яму. А в это время повсюду тысячи детей рыщут по мусорным ящикам в поисках куска хлеба, от голода гибнут немощные старухи и старики. Почему бы не вывозить это мясо в поселения для палестинских беженцев? Погибает же добро…

— Знаешь, сейчас всего мы не обсудим. Уже поздно. Давай на боковую, а завтра потолкуем — на свежую голову.

— Ты прав. Утром у нас главная забота — Фарида.

— Да… Мы с тобой освобождаем палестинку, возвращаем ей попранную свободу. Будем считать, что это первая капля победы. С капли начинается ливень, который утоляет жажду земли. Объединись арабы — обрушился бы такой ливень победы, что и мертвая пустыня стала бы цветущим садом. Только не дают им объединиться, толстосумы-ивлисы из-за океана в одеяниях хаджи ходят среди арабов, подстрекают их к братоубийственной войне.

— «Ивлисы в одеяниях хаджи»… Хорошо сказано, недаром ты поэт. Жаль, что это слышу я один. Среди нашего брата есть такие, которые верят им, словно блуждают во мгле. Когда же взойдет луна и озарит мглу? — Фуад не мог успокоиться.

Шаукат уложил друга в своей, как он говорил, опочивальне — комнате с небольшим оконцем, выходившим на юг. С утра еще предстояло навести в квартире порядок, купить цветы в честь исторического события… Шаукат вдруг вспомнил, что ему завтра вечером придется дежурить в редакции: Джагфар уехал дня, на два и все дела возложил на него…

Друзья долго не могли заснуть и переговаривались, лежа в разных комнатах. Диван сердито ворчал всякий раз, когда Шаукат переворачивался с боку на бок: вновь и вновь вспоминалось все, о чем с таким жаром говорил Фуад…

Шаукат уже засыпал, и ему пригрезился Садык — ловкий, хитрый жандарм. Садык вполне может напасть на их след. Значит, надо быть начеку, чтобы исчезнуть при первой же опасности. В крайнем случае они с Фуадом подадутся на острова к ловцам жемчуга. Кто станет искать их на дне морском? Но что будет с Фаридой? К какому берегу прибьется маленькая палестинка?

О наступлении утра оповестил знакомый дребезжащий голос муэдзина. Шаукату хотелось спать, тем более что из соседней комнаты доносилось мирное похрапывание Фуада. Но все же пришлось Шаукату вставать да еще стаскивать с приятеля одеяло.

Поднявшись, Фуад натянул на себя свитер приятеля и выглядел в нем совсем неплохо. Оба чувствовали себя бодрыми, отдохнувшими. До старого хабса было недалеко. Путешествие заняло всего несколько минут.

— Обратно мы поедем иначе. — Фуад, сидевший за рулем, лукаво усмехнулся. — Во время свадьбы, хоть до дома жениха рукой подать, кортеж движется окольным путем, правда?

Шаукат искоса глянул на приятеля и промолчал.

Фуад остановил машину не у самых тюремных ворот, а в переулке. Еще не было восьми утра, но друзья неплохо знали тюремные порядки: того, кто выходит на волю, выталкивают за ворота до завтрака, чтобы сэкономить на узнике.

Фуад, выйдя из машины, завернул за угол и остановился возле лавки жестянщика. Он стоял, не сводя глаз с тюремных ворот, обвитых массивной железной цепью. Из-за высокой глинобитной стены виднелись только крыша тюрьмы и облупившийся карниз. Ожидание было томительным. Прохожие, спешившие на рынок, толкали Фуада, задевали корзинами, мешками.

Он вздрогнул, услышав лязг цепи. Ворота слегка приоткрылись, в образовавшуюся щель шмыгнула щуплая фигурка. Она сделала несколько шагов и остановилась. Снова лязгнули цепи, ворота закрылись. Женщина оглядёлась. Прямо пойдешь — попадешь в центр города, пойдешь направо — выйдешь на самую оживленную улицу, по которой непрерывным потоком люди идут на рынок. Фарида, видимо, решила затеряться в толпе и повернула направо.

— Фарида!

Девушка обмерла. Она подумала, что ее окликнул надзиратель, уж не выпустили ли ее ради шутки, и теперь придется возвращаться в камеру. Она кинулась было бежать, но ноги от страха не слушались.

— Фарида! Это я.

— Ой! — Фарида бросилась к Фуаду.

— Пошли! Быстро! — Фуад настороженно смотрел по сторонам, опасаясь слежки.

— Куда?

— За углом машина.

Навстречу им уже бежал Шаукат, обгоняя прохожих.

— Палестинка! — Это слово вызвало в душе девушки радостные воспоминания. Никто, кроме Шауката, не называл ее так. Ей хотелось обнять Шауката, поплакать у него на плече… Но как можно, чужой мужчина!.. Фарида сдержалась. — Поздравляю! — взволнованно говорил Шаукат. — Ты теперь свободна. Ты рада? Ты рада, да?