Восходящие потоки

Граппа весьма серьезный напиток, он требует к себе уважительного отношения. На моих глазах мужчина выдул бутылку граппы менее чем за час, запивая ее минеральной водой.

В его поведении не произошло никаких изменений. Он редко вступал в разговор со своими дамами, полностью сосредоточившись на процессе питья. Я невольно им залюбовался. Обожаю профессионалов.

Я почувствовал, что пьянею. Опять внутри меня возник благотворный жар.

Я перестал отгонять мысли об отце.

…Все случилось ровно десять лет назад. Как-то под утро я вернулся домой с какой-то попойки и нашел квартиру пустой. Так бывало и прежде. Отец ненадолго исчезал. Потом возвращался. Лицо его после этих исчезновений бывало загадочным. Но на этот раз я сразу понял, что отец исчез окончательно.

Отец был замкнутым человеком.

В последнее время у отца появились деньги. Кто-то сказал мне, что отец играет. И играет удачно.

У нас были разные жизни. Мы редко беседовали откровенно. Были ли мы с отцом разными людьми? Не знаю… Но когда я читаю его записи, мне иногда кажется, что это написано мной и про меня.

Я протянул руку, извлек бутылку из ведерка, обтер ее салфеткой. Салфетка стала прохладной и слегка влажной. Открутил пробку, налил себе полстакана. Вернул бутылку на место. Положил в стакан четыре кубика льда. Подождал, с удовольствием наблюдая, как кубики оплывают и становятся гладкими.

Я поднес стакан к губам и стал медленно пить. И тут со мной произошло нечто невероятное. Хмель вдруг полностью вылетел у меня из головы. Будто я выпил не виски, а некое патентованное снадобье, вроде универсального "протрезвителя".

Все предметы, до этого слегка размытые, обрели четкие очертания. Это насторожило меня. Говорят, такое бывает с начинающими алкоголиками.

Я посмотрел по сторонам. Опять мне показалось, что я вижу острый отцовский профиль.

В бутылке еще оставалось виски. Я не стал его допивать. Я расплатился и вышел из ресторана.

Я поднялся к себе и лег спать. Несмотря на то, что с площади неслись шумы ночного города, песни, распевавшиеся истошными голосами, электронная музыка и гвалт подвыпивших гуляк, уснул я сразу.

Проснулся я посреди ночи. От рабского желания подчиняться чужой воле. Мне нужен был совет, от которого я не смог бы отвертеться. Даже если бы хотел. И я знал, где могу найти этот совет. В записной книжке отца. Среди словесного мусора, который отец выдавал за откровения.

Я возжег светильник — вернее ночник, похожий на лампаду в спальне деревенского священника — устроился на кровати поудобней, положил на колени тетрадь и приступил к чтению.

Я лежал на огромной двуспальной кровати, хранившей, наверняка, немало любовный тайн. Окно было распахнуто, и в комнату долетали звуки живой жизни: музыка, смех, голоса. За окном шумела и бурлила Европа, а я читал, читал, читал…

"Я был излишне впечатлительным, романтически настроенным молодым человеком. Мне хотелось верить в идеалы. А идеалы то и дело фальшивили. А уж то, во что верил мой революционный отец, вообще не выдерживало испытаний на прочность, потому с каждым годом все это обесценивалось, рассыпалось, разрушалось от столкновений со здравым смыслом.

Все всё видели. Видел я, видели мои друзья, знакомые. Но нам, по большому счету, было лень задумываться. А задумываться стоило. Но для этого понадобилось бы выворачивать наизнанку свои мозги и души. А это требовало известных усилий, напряжения ума и сердца. А этого-то нам как раз и не хотелось.

Диссидентов и правозащитников среди тех, с кем я пил водку и ухлестывал за барышнями, не водилось. Их таких, как мы, наверно, и состояла большая часть советского общества.

Мы составляли подавляющее, достаточно инертное большинство. Не мы определили и не мы наметили перемены, которые обрушились на страну в восьмидесятые и девяностые двадцатого столетия.

Все это произошло не по нашей воле, а по воле… черт его знает, по чьей воле все вдруг завертелось, преобразовалось, изменилось, встопорщилось, а потом и вовсе развалилось, но вот уже не одно поколение живет в другой стране. Все смешалось: Рейган, Горбачев, Лигачев, Ельцин, волнения в стране, заговоры, приватизация, громкие убийства, миллиардеры, Путин.

Мы живем в другой стране. Мы живем в другом мире. И мы стали другими…"

"Никто не догадывается, каков я на самом деле. Очень многие судят обо мне по моей непривлекательной внешности.

И действительно, если внимательно рассмотреть мое лицо, то первым делом в глаза бросятся апоплексические щеки в суровых сиреневых складках, низкий морщинистый лоб, надменный короткий нос и пресыщено оттопыренная нижняя губа.

Я похож на известный бюст Павла I работы Федота Шубина. Там у императора на лице такое уксусное выражение, словно ему в задний проход вводят клистирную трубку.

У меня ворчливый голос, и часто меня принимают за брюзгу.

И еще, я не терплю возражений, ибо только мне открыта истина. Спорить со мной бесполезно, ибо мои познания практически необъятны: они простираются далеко за пределы обычных представлений о мироздании.

Мои познания настолько широки и глубоки, что меня не могут переспорить не только видные университетские профессора, но и такие мастера полемики, как дворовые чемпионы по игре в домино и завсегдатаи психиатрических лечебниц.

Я не нуждаюсь в оппонентах: я уже всё всем доказал. Но если на горизонте все-таки появляется некий страстный и наивный спорщик, я считаю своим долгом его проучить, то есть уничтожить. Я глубоко убежден, что раздавленный, низведенный до жалкого состояния оппонент — единственно возможный исход любой дискуссии, в которой я принимаю участие.

Для меня главное — это победить соперника. Меня не интересует, прав мой соперник или не прав. Противник должен быть повержен. Я могу спорить по любому поводу. Для меня тема дискуссии не важна. Пусть речь идет о погоде. Или о сельском хозяйстве, в котором я разбираюсь столь же профессионально, как свинья разбирается в марокканских апельсинах.

Словом, всё говорит о том, что я скверный, вредный, злобный, неуживчивый, крайне неприятный субъект.

И только один я знаю, как нежен я внутри, какая у меня целомудренная, ранимая и благородная душа".

********************

"О чем я по-настоящему жалею, что не покончил с собой сразу после смерти жены. Я это делаю сейчас, после стольких лет, принесших мне только страдания. До сих пор меня удерживала надежда, что вокруг все изменится, и я сам изменюсь. А ничего не изменилось, все те же унылые дни, похожие один на другой, как листки календаря. Вот мой сын…"