Восхождение на Голгофу

Через год родился сын, и они назвали его Ярославом. А еще через два года, и снова по точному предсказанию мужа, появилась Мария, Машенька…

Ни сам Александр, ни Наталья не могли вспомнить, когда в их отношениях появилась первая трещина. Жена смирилась с тем, что он нигде не работал, все так же заботилась о нем, стараясь освобождать от домашних обязанностей. К тому же, он был абсолютно неприспособлен к быту. Руки, творившие волшебство на холсте, не умели держать молоток. Поражая богатством фантазии в своих картинах, он не мог сообразить, как устранить течь в бачке унитаза. Во всем, что касалось житейских удобств, был абсолютно неприхотлив. Мог спать на полу с таким же удовольствием, словно на роскошном царском ложе. Зимой не замечал холода, летом жары. Ел, даже не задумываясь о том, что отправляет в рот. Страсть к модной одежде, которой отличался в подростковом возрасте, прошла; уютнее всего чувствовал себя в вязаном свитере, в минуты вдохновения, ежась не от холода, а от будораживших его мыслей, набрасывал на плечи легкую накидку.

Управляясь с бесчисленными домашними хлопотами, ухаживая за детьми, Наталья находила время и силы, чтобы часами читать Александру в те часы, когда он стоял за мольбертом. Чаще всего это были философские труды или монографии по культуре античности и Древнего Востока. Ее поражало умение мужа, переносясь в мыслях в совершенно другие измерения времени, не только слышать, но и улавливать смысл каждой фразы. Она сама понимала далеко не все в произносимом вслух тексте. А он частенько прерывал ее, просил повторить ту или иную фразу и комментировал ее, да так логично и просто, что Наталья удивлялась, как это она сама не поняла сразу.

Страстно любя мужа, Наталья, сама того не подозревая, ревновала его к другим. Не к женщинам, хотя даже после их женитьбы многие девицы бросали на Александра вожделенные взгляды; помани он их, наверное, бросились бы в объятия, как в омут. Но причин для подобной ревности не было и в помине; почти в каждой из богинь, рождавшихся из-под кисти мужа, она находила черты своего лица. Гораздо больше беспокоила Наталью публика, собиравшаяся у него по вечерам. Воспитанная в интеллигентной семье, она брезговала общаться с людьми, не следившими за своей внешностью, источавшими неприятные запахи. Даже плохо начищенные туфли вызывали у нее раздражение. А к Исачеву приходили и алкоголики, чье выражение лиц не оставляло сомнений насчет их истинной страсти; и хулиганы, густо пересыпавшие свою речь нецензурными словами; и «братки», лишь недавно возвратившиеся из «мест не столь отдаленных». Они тянулись на огонек в мастерской, как бабочки тянутся к обжигающему их огню электрической лампочки. Исподволь наблюдая за ними, Наталья с удивлением замечала, что грубые, бесцеремонные в общении между собой здесь они становились словно безъязыкими, не понимая и не умея выразить чувства, которые производили на них картины Исачева. Но, тем не менее, эти бесконечные хождения, грязь, оставляемая гостями на полу, как всякую женщину, выводили Наталью из себя. Ей казалось, что Александр бездарно растрачивает время на общение с людьми, не стоящими даже его мизинца. Несколько раз она пыталась выпроваживать непрошеных гостей, но муж неожиданно резко отреагировал на это. В конце концов, она сдалась. Но в сердце осталась обида. И Наталья имела на нее право. Мужу она отдала всю себя без остатка, воплотив в себе все ипостаси женщины – и любовницы, и жены, и матери, и подруги – а он дарил ей лишь часть себя. Как ей казалось, часть незаслуженно малую. Пожалуй, именно тогда в их отношениях и закрались первые признаки охлаждения чувств. Нет, это не было равнодушием и безразличием, они по-прежнему любили друг друга. Но если со стороны Натальи любовь оставалась жертвенной, то Александр все больше чувствовал себя свободным от обязательств по отношению к семье. Наталья понимала, что ее судьба – удел всех жен, живущих с гениями. И все же глубоко в душе она оставалась женщиной, жаждущей внимания и ласки…

Глава 4

Психологическая травма, полученная в Ленинграде, изменила характер Исачева. В его поведении не было уже былой бесшабашности, из глаз исчез блеск любознательности, который всегда выделял его среди сверстников, все заметнее проявлялась меланхолия. Женитьба, рождение детей на какое-то время вновь пробудили в нем интерес к жизни. А роспись церквей вызвала даже состояние эйфории. В те дни Александр буквально лучился светом. Домой приходил поздно, но подолгу не мог уснуть, взахлеб рассказывая жене о своих замыслах, о необыкновенном вдохновении, сопровождавшем работу.

–– Ты понимаешь, никогда не испытывал ничего подобного. Такое впечатление, что не я, а кто-то другой водит кистью!..

Она улыбалась, радуясь его успехам, а еще более тому, что удастся, наконец, выбраться из нищеты, в которой началась их семейная жизнь.

Ее улыбку Александр истолковывал по-своему. Начинал злиться, по-детски надувая губы.

–– Нет, ты ничего не понимаешь! Наверное, принимаешь меня за сумасшедшего? Да! Если хочешь, я сумасшедший! Но художнику и нельзя быть нормальным. Иначе он не увидит ту ирреальность, без знания которой не существует искусства. Почему, ты думаешь, на фотографии и в картине один и тот же сюжет выглядит совершенно по-разному? Потому что фотоаппарат фиксирует физическую реальность, а кисть художника – то, что находится за ней. Почти все великие художники были сумасшедшими. Ван Гог сутками беспрерывно рисовал и ведрами пил абсент. Однажды отрезал себе левое ухо, упаковал его в конверт и отправил своей возлюбленной в качестве сувенира на память. А затем написал автопортрет в таком виде и всегда любовался им. Именно в период помрачения рассудка он создал свои шедевры – «Ночное кафе», «Красные виноградники в Арле», «Дорога с кипарисами и звездами»… Анри Матисс страдал от депрессии, бессонницы, иногда рыдал во сне и просыпался со звериным воплем. Без всякой причины у него вдруг появился страх ослепнуть. И он даже научился играть на скрипке, чтобы, когда это случится, зарабатывать себе на жизнь уличным музыкантом. Врачи напрасно убеждали его, что ему нечего бояться, что у него нет никаких глазных болезней. Матисс им не верил… Да и не только художники – все творческие люди не от мира сего. Композитора Шумана преследовали говорящие столы… Писатель Гаррингтон воображал, что мысли вылетают у него изо рта в виде пчел и птиц, и хватался за веник, чтобы разогнать их… Философ Ницше пил из сапога свою мочу, принимал больничного сторожа за Бисмарка, спал на полу у лестницы, прыгал по-козлиному… Вагнер, когда писал музыку, раскладывал на стульях яркие лоскуты шелка, часто брал их в руки и теребил… Флобер во время работы стонал, плакал и смеялся вместе с изображаемыми им героями… Гоголь, Есенин, Бальзак, Жорж Санд… Все они были « с чудинкой». И родные принимали их такими, какие они есть.

–– Успокойся! Все я понимаю. И рада, что ты можешь заниматься тем, что любишь. И переделывать тебя не собираюсь. По крайней мере, до тех пор, пока ты не запрыгал по-козлиному.

Представив мужа за таким странным занятием, Наталья рассмеялась. Улыбнулся и Александр. Обнявшись, они долго сидели молча, думая каждый о своем.

Роспись церквей подходила к концу. О том, чтобы продать картины музеям, за счет чего жили профессиональные художники, Исачев даже не мечтал, его творчество не вписывалось в идеологию социалистического реализма. Жена не раз просила его:

–– Да пойди ты им навстречу. Неужели тебе так трудно нарисовать пару доярок? Чем хуже они мадонн! В конце концов, ты сам не раз говорил, что одежка – всего лишь оболочка, суть художественного полотна не в ней.

–– Ага! Представляю, как это будет выглядеть. Мадонна с бидоном молока! Или еще лучше – мадонна устанавливает доильный аппарат «елочка»! Шутишь! Да я после этого уважать себя перестану. И никогда не смогу уже написать ничего стоящего.

Однажды Наталья сообщила:

–– Девчонки на почте говорили, что РДК собирается пригласить кого-нибудь из художников для росписи холла. Сходил бы, переговорил с заведующей. Там, наверное, можно обойтись и без ненавистных тебе доярок и механизаторов.

В Доме культуры Исачева встретили настороженно. Информация о том, что он расписывает церкви, уже разошлась по всему району.

–– Вообще-то мы подали заявку в Союз художников. Но попробуйте. Может, у вас получится лучше. Только…

Заведующая замялась. Но Исачев понял ее с полуслова.

–– Не беспокойтесь. Религиозных мотивов не будет. Постараюсь предложить тему культуры в современной ее трактовке. Близкой и понятной молодежи. Ведь большинство посетителей РДК именно юноши и девушки.

Над эскизами росписи Дома культуры Александр работал с не меньшим энтузиазмом, чем над фресками для церквей. Показывал наброски Наталье. Доверяя ее вкусу, прислушивался к советам. Наконец, сообща они отобрали десяток рисунков, которые, на их взгляд, соответствовали замыслу заказчика и не содержали никаких крамольных сюжетов. Провожая, жена перекрестила его.

–– Ты что это, стала верующей? – удивился Александр.

Она грустно улыбнулась:

–– Так ведь, кроме Бога, тебе помочь некому…

Рассматривать эскизы Исачева собрались все работники Дома культуры. Александр стоял в сторонке, наблюдая за их реакцией. По несколько раз передавая рисунки из рук в руки, «эксперты» в недоумении переглядывались. Наконец, кто-то из них поинтересовался:

–– Скажите, а что это у вас тут за диковинный зверь?

Исачев подошел к столу.

–– Это не зверь, а птица. Птица феникс. Та, которая, по мифу, бросилась в огонь, чтобы сгореть и возродиться из пепла заново. Понимаете, культура – это ведь то же животворящее пламя, очищающее нас от всякого духовного шлака, возрождающее к нравственной жизни.

–– М-д-д-а… А этот мужик с пикой на коне?

–– Богатырь, стоящий на страже морали. Он готов вонзить свое копье в змея-искусителя, который пытается совратить молодежь, как это случилось с Адамом и Евой.

–– Боже упаси! Не надо нам никаких змей, адамов и ев! – запричитала одна из бдительных сотрудниц. – Пускай их в церквях изображают. Да и люди на ваших картинках какие-то неестественные, больше похожие на святых.

–– Адама и Евы здесь, как видите, нет. Они просто подразумеваются. А люди… Да, их лица просветленные. Искусство одухотворяет, нравственно обогащает даже замшелых обывателей. У Глеба Успенского есть рассказ на эту тему, который так и называется – «Выпрямила». Мне кажется, роспись Дома культуры должна быть не примитивной, а аллегорической. Пусть каждый из посетителей додумывает, что стоит за изображением. Это будит творческую мысль, что и является одной из задач подлинной культуры.