Восхождение тени

– У тебя не хватит силы. Только древняя мощь способна на такое.

– Возможно. Но если я и не смогу прикончить тебя, то нанести тяжкие раны сумею уж наверняка, и когда время придёт, ты не сможешь пересечь границу.

Тварь уставилась на Ясаммез – во всяком случае, по ощущениям, ведь настоящих глаз у неё не было. В конце концов она сползла с тропы.

– Сегодня я не стану тягаться с тобой, девочка. Но день близится. Искусник сгинет. Кто защитит тебя тогда?

– Я могла бы спросить тебя о том же, – но она потеряла уже достаточно времени.

Леди Дикобраз прошла мимо, и отшельники потянулись за ней шлейфом крохотных огоньков.

Ясаммез вихрем мчалась по землям, где ветер рыдал голосами потерянных детей, по местам, где небо само казалось криво прилепленным к лежащей под ним тверди, пока наконец не оказалась у подножия холма, где стояла дверь – одинокий прямоугольник, напоминающий поставленную на торец книгу, венчающий травяную голову. Она взобралась по склону и села перед ней, обернув конец хвоста своего внереального тела вокруг лап и прижав уши. Отшельники нерешительно мельтешили рядом.

– Его уже не слышно с этой стороны двери, госпожа, – подсказали они услужливо.

– Да. Но он не умер. Будь так, я бы знала.

Она позвала, но ответа не получила. В наступившей тишине Ясаммез чуяла ветер, скользящий по стылым, лишённым воздуха пространствам за дверью.

– Помогите мне, – обратилась она к тем, кто следовал за ней. – Поддержите мой голос своими.

И они провели там долгое время, посылая песнь в бесконечность. И наконец, когда почти истощилось даже нечеловеческое терпение Ясаммез, краем сознания она ухватила неясное дуновение, легчайший, тишайший шепоток, словно исчезающий вздох Цветочной Девы в ручье.

– Здессссь…

– Ты ли это, Искусник? Ты всё ещё… ты?

– Я… но я… становлюсь ничем…

Она хотела сказать что-нибудь утешительное, и даже отрицать его слова, но не в её сути было пытаться прогнуть под себя реальность и объявить правду ложью.

– Да. Ты умираешь.

– Этого… я ждал долго. Но те, кто ждал почти… столь же долго… готовятся. Они пройдут… сквозь…

– Мы, твои дети, не допустим этого.

– Вы не… властны, – голос ослаб, стал меньше и тише дождевой капли, поцеловавшей вершину дальнего холма. – Они ждали слишком долго, спящие… и неспящие…

– Поведай, кого стоит нам опасаться. Поведай, и я сражусь с ними!

– Это неверный путь, дочь моя… ты не можешь одолеть силу… так…

– Кто это? Скажи мне!

– Не могу. Я… связан… Всё, что я есть… то, что держит дверь закрытой, – и женщина услышала в голосе беспредельную усталость, жажду смерти, которая принесёт наконец избавление от страданий. – Так что я связан клятвой… и должен хранить тайну…

Голос умолк – и сначала Ясаммез подумала, что навсегда. А затем до неё долетели слова, пощекотав кожу, как пёрышко, принесённое ночным ветром.

– Прорицатель говорит о ягодах… белых и красных. Так оно и будет. Так оно должно быть.

Верно, от него ничего теперь не осталось.

– Отец? – она старалась быть сильной. – Отец!

– Помни, что сказал прорицатель, – он говорил, и тихий голос его соскальзывал в ничто. – Помни, что всякий свет… меж восходом… и закатом…

– Стоит того, чтобы умереть за него хотя бы раз, – закончила леди Дикобраз, но отца уже не было.

Когда она вновь стала собой – Ясаммез, которая дышала и чувствовала, Ясаммез, которая прожила каждый миг тысячелетней скорби своего народа, – она поднялась и вышла из пещеры. Никто из отшельников не последовал за ней – даже Аези'уа, доверенная советница. Смерть смотрела из глаз Ясаммез и билась у неё в сердце. Никто из живущих не мог в то время идти вместе с ней, и каждый из них понимал это.

* * *

Не так бы хотел Мэтт Тинрайт провести этот вечер. Он разломил последний кусочек хлеба, принесённого с собой, и промокнул им кубок с остатками вина. Пропитанный спиртным хлеб – и это вместо рагу с угрём-то! Но Мэтту всё же повезло достать вина, и ему совершенно не было жаль того дурачка, который оставил его без присмотра.

Поэт прятался на балконе часовни с того времени, как отзвонили вечерние колокола – а сейчас, должно быть, уже наступила полночь, – наблюдая за дверью, ведущей в покои Хендона Толли, куда, по словам ученика лекаря, и направился Окрос Диокетиец. Что же он делает там так долго? И что важнее – когда же он наконец выйдет оттуда, вернётся ли к себе и тем даст уже Тинрайту спокойно отправиться спать? Не ждал же Авин Броун в самом деле, что Мэтт прокрадётся ещё и к нему в спальню?

Скрип двери он услышал ещё до того, как она начала поворачиваться на петлях. Тинрайт пригнулся ниже, осторожно выглядывая из-за перил балкона – несмотря на то, что от той двери он был на расстоянии броска камня и укрывался в тени выступа крыши.

Брат Окрос внял мольбам поэта и вышел – его худощавая фигура и лысая голова были легко узнаваемы, даже пышное одеяние не смогло обмануть парня, но, к удивлению Тинрайта, вышел он не один: трое крепко сложённых мужчин в стёганых накидках-сюрко с кабаном и копьями Толли шли за учёным, и ещё некто в тёмной мантии с капюшоном шагал с ним рядом. По одним только плавным движениям закутанного в плащ человека Тинрайт сразу понял, кто это. Сердце поэта забилось: Окрос и Хендон Толли идут куда-то вместе – а он, получается, должен следовать за ними.

От одной этой мысли Мэтту сделалось дурно.

Поэт ожидал, что мужчины направятся в покои доктора, но слабая надежда на то, что покидать замок не придётся, развеялась, когда Окрос повёл всю компанию в одну из боковых дверей резиденции. Тинрайт очень постарался не слишком приближаться к ним, и, следуя за учёным и лордом-протектором, остановился на минутку переброситься словечком со стражниками у дверей, жалуясь на бессонницу и уверяя, что поможет ему, пожалуй, только прогулка на свежем ночном воздухе.

– Как же, свежий воздух! – ворчал он себе под нос, быстро шагая по саду и пытаясь отыскать тех, за кем следил, по маячкам факелов, прихваченных ими в замке. Свежий воздух оказался демонски морозным. А у него под шерстяным плащом надета лишь тонкая рубаха – и ни шляпы, ни перчаток. Даже факела, чтоб не спотыкаться на каждом шагу – и того нет. – Будь проклят Броун со своими подлыми угрозами!

Он снова увидел их, когда Окрос и Толли с солдатами пересекли раскисшую главную дорогу, ведущую к оружейной и баракам стражи, и последовал за ними, держась на расстоянии. Один из мужчин тащил большой полотняный тюк, а другой осторожно нёс мешок поменьше – может, как раз петуха? Но зачем им куда-то тащить птицу глухой ночью, если не для того, чтобы использовать в каком-нибудь колдовском обряде? Эта мысль леденила кровь Тинрайта сильнее, чем ночной мороз.

А мгновение спустя, когда процессия свернула с широкой дороги, ведущей к Тронной зале, и двинулась вниз по извилистой тропе мимо королевской домашней часовни, кровь у Мэтта сделалась холоднее и льда – Толли и Окрос направлялись к усыпальнице.

Ему потребовалось собрать всю волю в кулак, чтобы продолжать идти за ними. Тинрайт до смерти боялся кладбищ, и утыканный надгробиями храмовый двор был для него одним из самых жутких кошмаров: странные древние статуи, мавзолеи – точь-в-точь узилища для неупокоенных душ… Один только ужас перед Авином Броуном заставлял его идти туда – ужас… и любопытство. Что задумал Окрос? Не воззвать ли к богам в этом уединённом месте, в этот час торжества потусторонних сил? Но зачем?