Восхождение Запада. История человеческого сообщества

«Результат сражения был совершенно противоположен тому, который все ожидали… каждая из сторон заявляла о своей победе, хотя ни одна из них не получила ни малейшей прибавки к своей земле, ни новых союзников, ни владений по сравнению с теми, что они имели перед сражением. После сражения вопреки ожиданиям общее беспокойство и хаос в эллинском мире лишь увеличились. Однако я не собираюсь продолжать свой рассказ и оставляю эту возможность тем историкам, которым будет угодно написать о том, что за этим последовало» [416] .

416

Hellenica, vii, 5. A.J.Toynbee (trans.), in Greek Historical Thought (New York: New American Library, 1953).

В Афинах, единственном греческом полисе, о котором мы более-менее хорошо информированы, уже в IV в. до н. э. наблюдался процесс разделения функций, которые в V в. до н. э. выполнялись единым гражданским обществом. Профессиональные воины и полководцы все в большей мере ограничивались решением чисто военных проблем, как это стало привычным еще в период Пелопоннесской войны. Профессиональные ораторы и демагоги захватили контроль над городским собранием. Финансисты занялись весьма непростой задачей составления сбалансированного государственного бюджета.

Призывы к славному прошлому и былой славе Афин все еще находили отклик у афинян, но даже красноречие Демосфена (ум. 322 до н. э.) не могло сделать большего, чем раздуть слабый жар в гаснущих и слабо тлеющих угольках греческой цивилизации. Тесно спаянная в 500 г. до н. э. община со временем преобразовалась в гораздо более свободное, с явно выраженным космополитизмом, но значительно менее энергичное общество. Исключительная человеческая энергия, которая, собственно, и привела Афины к процветанию, уже никогда более не возродилась с былой силой. И все же формы культурного выражения, которые появились в Афинах в V в. до н. э., сохранились и активно использовались как пример для многих последующих поколений, придавая таким образом отпечаток необычности греческой цивилизации и обеспечивая ее вечную привлекательность.

3. СОВЕРШЕНСТВОВАНИЕ ГРЕЧЕСКИХ КУЛЬТУРНЫХ ФОРМ

ТРАГЕДИЯ. Несмотря на то что «песни козлов» распевали в архаическую эпоху во многих городах Греции, прославляя популярного, хотя и с плохой репутацией, бога Диониса, но только в Афинах из этого языческого ритуала родилось высокое искусство. Индивидуальный гений горстки поэтов наряду с богатством, позволившим обставить театральные подмостки, сделало принципиально возможным такое развитие. Важной и одновременно исключительно редкой в человеческой истории чертой театра того времени было достижение широкого взаимопонимания между драматургом и публикой. Это было возможно благодаря исключительной сплоченности греческого общества — сплоченности, которая выражалась в дионисийских фестивалях и других подобных публичных религиозных действах, каждое из которых само по себе было выразительным и постоянно обновляющимся драматическим представлением.

Религиозная направленность греческого искусства давала трагикам традиционный сюжет — то, что мы сегодня называем мифом, но что сами греки расценивали как древнюю историю, сохраненную сказителями в несистематизированной, а иногда и противоречивой форме. Ритуал, от которого берет свое начало трагедия, также определил обязательные драматические условности: хор, маски, стилизованная музыка и хореография. Неспособность восстановить все эти стороны греческой драмы привели современных ученых к подчеркиванию драматургической идеи; но изначально основной акцент действа заключался в воздействии на зрителей ритмами музыки и танца, а также внешним эффектом, когда актеры в масках двигались перед раскрашенными декорациями [417] . В течение V в. до н. э. афинская трагедия была обогащена множеством новшеств. Софокл, например, предложил ввести ступенчатые разрисованные декорации для создания трехмерной иллюзии, а новаторство в пении соло связывают с поздними пьесами Еврипида [418] . Еще одна тенденция в эволюции драмы, о которой до нас дошли сведения, — увеличение числа актеров, одновременно появляющихся на сцене, и соответственно в уменьшении значения хора.

417

Современная опера, если убрать музыку, костюмы и сценографию, дает, насколько мы знаем, примерное представление о греческой драме.

418

D.W.Lucas, Vie Greek Tragic Poets (London: Cohen & West, 1950), pp.41, 48.

Все эти нововведения развили в течение V в. до н. э. афинскую трагедию весьма существенно, однако глубоко укорененная традиция театрального действа осталась, по существу, неизменной. Даже неустанный в творческом поиске Еврипид (484 или 480-406 до н. э.) продолжал черпать сюжеты своих пьес из мифов, сохранил и хор, и другие традиционные атрибуты трагедии. В начале и середине столетия традиционные рамки античной трагедии позволяли Эсхилу (525-456 до н. э.) и Софоклу (495-406 до н. э.) свободно выражать свои мысли и возбуждать аудиторию, бросая вызов общепринятым условностям. Оба они могли освободить и углубить искусство трагедии без разрушения того ритуала, который религиозно связывал авторов со своими зрителями. Скорее всего ни Эсхил, ни Софокл не испытывали угрызений совести от того, что их произведения были довольно вольной интерпретацией старинных мифов, поскольку это было необходимо для удовлетворения их драматических целей. При этом, однако, традиционные представления об отношениях между богами и людьми остались важнейшей стороной в работах каждого из них. Возможно, моральное и теологическое значения этих трагедий, которые так тщательно изучают современные ученые, оставались недоступными для большинства зрителей. Но именно эти аспекты трагедии служили своеобразной пряностью для вдумчивого зрителя-знатока, и в то же время хорошо всем знакомая (и интересно обыгранная) фабула традиционных и известных историй с ритмом, пением и зрелищными эффектами была способна восхитить любого обычного гражданина.

Произведения Еврипида, однако, со временем перестали находить понимание у зрителя и стали терять популярность, поскольку интеллектуальный мир его героев находился на некоем удалении от переживаний простых граждан. По этой причине он более не мог выразить свои идеи полностью и свободно в рамках традиционных форм [419] . Он стал изливать свои чувства, наполняя пьесы карикатурами на богов и героев, подвергая их осмеянию на грани кощунства.

С возникновением пропасти между интеллектуальной элитой и остальной частью населения возможность заниматься трагедией в духе большинства великих афинских драматургов V в. до н. э. практически исчезла. Когда наиболее восприимчивые умы уже не могли разделять идеи и мировоззрение общества в целом и начинали давать иные толкования популярным понятиям, обогащая их в свете собственного, персонального опыта, публичный театр перестал быть местом провозглашения высоких и серьезных идей. В IV в. до н. э. новые трагедии практически уже не создавались, их место на сцене заняли возрожденные классические пьесы. Поэты сконцентрировались на комедии, драматической форме, презирающей серьезные идеи и подчеркивающей остроумие, зрелищность, характер и увлекательную интригу, способную привлекать интерес всех слоев афинского общества [420] . Исследование религиозных и моральных идей, которые прежде выносили на публику поэты и драматурги, теперь перешло в исключительное ведение более закрытой от широких масс философии.

419

Несмотря на посмертную популярность, которая затмила всех его предшественников, принято считать, что Еврипид не был хорошо принят современниками. Его идеи, без сомнения, слишком остро расходились с тогдашними предрассудками и не вписывались в догмы и устои, чтобы получить признание.

420

Наблюдается поразительный контраст между грубыми политическими сатирами «старых комедий» и почти полным отсутствием политических тем и политиков в комедиях, написанных после Пелопоннесской войны. Это также хорошо иллюстрирует всеобъемлющий, или почти всеобъемлющий, упадок полиса и гораздо более широкое развитие частной сферы жизни по сравнению с любым периодом в эпоху Перикла.

ФИЛОСОФИЯ. Афинскую философию принято считать наследницей трагедии. Читая ранние произведения Платона, невозможно не заметить в них явных признаков драматургического произведения. Причем форма диалога [421] — это лишь внешнее проявление глубокой близости Платона к драме, поскольку он перенес в IV в. до н. э. обсуждение тех политических и этических проблем, над которыми бились великие трагики еще в V в. до н. э. Интеллектуальная значимость Платона стала возможна, поскольку, в отличие от Еврипида, он не обязан был угождать массовой аудитории, а мог обращаться к независимой интеллектуальной элите. Такая публика в силу ее происхождения была свободной от любых ограничений полиса. Везде, где имелись чуткие и вдумчивые умы, знакомые с аттическим наречием, диалоги Платона могли рассчитывать на благосклонный прием.

421

Платон не изобретал диалога. Он, вероятно, просто нашел ему новое применение. См. Leon Robin, La Pensee hellenique, des origines a Epicure (Paris: Presses Universitaires, 1942), p.111.

Афины не были центром ранней греческой философии. Но приблизительно в середине V в. до н. э. город становится ведущим центром нового учения — софизма. Софисты давали своим ученикам навыки и знания, необходимые для дальнейшего развития демократии полиса. Их огромный вклад в развитие греческой философии — заслуга, которую они делят с элеатами в Италии, — заключался в открытии того, что язык допускал возможность анализа и манипуляций по определенным, не требующим доказательств, логическим правилам [422] . Безусловно, точно определить характер и природу учения софистов сегодня довольно трудно, поскольку лишь незначительная часть их трудов дошла до нас, однако необходимо отметить, что Платон дал им далеко не лестную оценку. Только анализируя влияние стиля и методов софизма на личности, подобные Фукидиду и Еврипиду, и активно используя воображение, выходящее за пределы каких-либо доказуемых фактов, можно хоть в какой-то мере приблизиться к пониманию подверженности софизму молодежи Афин в 450-431 гг. до н. э.

422

Элеаты - Парменид (род. ок. 514 до н. э.) и его ученик Зенон (ок. 480-430 до н. э.) - причисляли себя к тем, чьи логические умозаключения являлись логическими парадоксами. Можно сомневаться, воспринимались ли когда-либо всерьез их высказывания обществом или даже самими авторами. Однако на фоне их вычурного интеллектуального метода простые утверждения ионийцев и Пифагора казались грубыми и недостаточными.

Софисты стали преподавать искусство, с помощью которого любой честолюбивый человек, даже низкого происхождения, мог эффектно выступать перед аудиторией и увлекать людей словом. Помимо этого, софисты утверждали, что обладают методом словесного рассуждения с четкими правилами аргументации, посредством которого человек способен постичь и познать все тайны вселенной, если он обладает особым характером и определенным запасом информации. Услышать и понять глубину содержания известной фразы Протагора (ок. 480-410 до н. э.): «Человек есть мера всех вещей», увидеть ограниченность традиционных афинских понятий о богах, мире, а также о месте человека в этом мире; лично после осознания новых истин избавиться от предрассудков прошлого — все это в высшей степени захватывало и прежде всего освобождало. Острая и страстная мысль Фукидида служит основным доступным нам доказательством того, как такие учения раскрывали новые аспекты человеческой сущности, вдохновляли на изучение и определение новых, более точных и тонких принципов человеческих отношений.

И все же к концу V в. до н. э. разрушительные последствия словесного рационализма стали очевидными. Софисты подвергли сомнению само основание жизни полиса. Если закон — заговор слабых против сильных, а этика — не более чем общественный договор, как утверждали некоторые софисты, то становится очевидным, что чувство самоотречения и жертвенности на благо полиса, присущее поколениям прошлого, было на самом деле самообманом. Обнаружив такой обман, гражданин полиса обретал возможность следовать своим «естественным» импульсам, а не думать об общих целях или общественном благе. Такие доктрины были особенно привлекательны для высших классов Афин, которым приходилось год за годом вносить значительные суммы на содержание армии и флота, а в момент принятия судьбоносных политических и военных решений они обязаны были соглашаться с мнением большинства. Доктрины софистов, таким образом, обеспечили олигархам удобные оправдания интригам и насилию, с помощью которых им удалось свергнуть демократическую форму правления сначала в 411 г. до н. э., а затем и в 404 г. до н. э.