Восхождение

Мы затихаем, гуськом просачиваемся в большой зал, где рядами расставлены длинные столы с лавками. На столах стоят кастрюли, эмалированные кружки и алюмини­евые миски. Когда мы рассаживаемся, заполнив все свободные места, начальник громко приказывает встать и вслед за ним все трапезующие дружно молятся. После протяжного «Бла-го-сло-ви!» 3/4 мы садимся.

Те, кто оказался ближе к кастрюлям, наполняют и передают по очереди миски с негустой пшенной кашей с тертой морковью. Какой же вкусной кажется мне эта каша! Наш громогласный начальник в это время читает поучения из Святых отцов. Увидев в миске недоеденный кусочек хлеба, он гремит на всю трапезную:

— Этот хлеб сеют монахи под молитву, сами его собирают, мелют и пекут. Это не пр-р-р-осто хлеб 3/4 это монастыр-­р-р-р-р-ский хлеб!!!

Девушка лет пятнадцати быстренько берет кусочек хлеба и кладет его в рот.

— Молодец! 3/4 тише произносит громовержец.

— Нет, а чего ты хочешь! С нами только так и надо! 3/4 комментирует мне на ухо Григорий.

У трапезной гуляет стадо беленьких козочек. Они бесстрашно тычутся мордоч­ками в наши ладони, у кого остались кусочки хлеба 3/4 кормят их.

Часы показывают без десяти пять. Пора на вечернюю службу. Служба, размеренно набирая темп, вовлекает нас в свое таинственное действо. Словно по ступеням, поднимаемся выше и выше, отрываясь от земной суеты. Десятки монахов участвуют в службе. Их мощные голоса раздаются то с хоров, то от алтаря, то слева, то справа. Лица молодых монахов торжественны, они сосредо­точен­ны и отрешенны.

Вот они 3/4 рядом, видны и слышны, но бесконечно далеки и недоступны нам. Они живут рядом с нами, ходят по земле, по которой ходим и мы, но вместе с тем они уже сейчас небожители и принадлежат не этому суетливому греховному миру, но чистым и высоким небесам. Не-бесам! Тем высотам, которые недоступны бесам, страстям и греху. Не-бесам! Возносясь каждый день на крыльях слова Божьего, эти молитвенники разрывают путы греха, повязавшие нас, и возносятся в горние выси и зрят нетварный свет, исходящий от Источника жизни и любви, Творца и Вседержителя.

Не стало вокруг никого и ничего, я стою у ворот, сверкающих золотом и каменьями, изливающими на меня свет и аромат райских садов. Стою перед воротами вечности один. Там за ними на Престоле в окружении сонмища святых и ангелов Он, бесконечно любящий меня, подлого отступника и грешника. Хочу войти в эти ворота. Всем сердцем рвусь туда, где Господь, сияющий во славе; Пресвятая Царица, материн­скими слезами умоляющая Его о нашем прощении; где мои любимые святые, которым возношу свои молитвы. Я стою перед воротами, за которые стремлюсь всей душой, но путь туда мне, падшему и грешному, закрыт. И плачу я, и молю Его и святых у престола Его, но нет мне туда входа. Не готов. Не достоин. Что ж, буду рыдать и стенать, молить и просить, пока жив. Господь бесконечно милостив, на это лишь надежда!

Кто-то, проходя мимо, толкает меня в плечо. Я снова оказываюсь в храме на земле. Оглядываюсь. Уже выставили несколько аналоев, и священники принимают исповедь. Сколько же времени прошло с начала службы? Гляжу на часы. Время подбирается к девяти. Странно, в городе я с трудом выстаиваю двухчасовую литургию, под конец у меня болит спина, ноги и голова. Грехи выходят, как говорят мои православные друзья. Здесь же четыре часа проносятся незаметно. Что здесь творится со временем? Оно, что здесь 3/4 другое? Григорий, стоящий рядом, вертит головой и докладывает, что старца о.Илия не видно. Мы решили не торопиться на исповедь, подождать старца. Нашли Бориса и Андрея, и пошли на ужин.

Пока стоим в очереди на трапезу, из ворот выходит процессия Крестного хода. Мы присоединяемся. Монахи распевают молитвы, впереди несут фонари, иконы, кадило расточает ароматный дымок. Мы идем вдоль монастырских стен, останавли­ваемся напротив каждых ворот, и несущие крестят их иконами. Обходим весь монастырь и входим внутрь, сворачиваем к могилам Оптинских старцев, и здесь Крестный ход завершается молитвой к Святым старцам обители.

После ужина к нам подходит Саша, бывший до купания в святом источнике хулиганом. Григорий спрашивает его, готовится ли он к причастию. Мальчик отвечает, что еще не знает что это такое. Григорий рассказывает ему, что литургия 3/4 это вершина богословия. История этого таинства восходит к Тайной Вечери. Говорит, что пока хоть в одном храме на земле служат литургию, жизнь будет продолжаться. Довольно красочно он объясняет мальчику, как во время литургии на хлеб и вино снисходит Святой Дух, и они чудесным образом преображаются в Тело и Кровь Христовы. Не образно, не символически — но реально! Юноша слушает внимательно, а после этого объяснения говорит, что, конечно, раз уж приехал, то будет причащаться обязательно, если его, конечно, допустят. Григорий почему-то уверенно говорит Саше, что его, Сашу, допустят обязательно. Только надо исповедоваться, и не формально, а горячо и искренне, будто уже сейчас идти на Страшный суд...

В храме, исповедников заметно поубавилось. Четверо иеромонахов принимают исповедь. Мы присаживаемся на освободившуюся лавочку.

Один за другим исповедники уходят от парчевых аналоев. Одни со счастливыми улыбками облегчения, другие 3/4 с мокрыми от слез лицами. Я прочитываю Покаянный канон, Канон Ангелу хранителю. Вспоминаю и дописываю в хартию грехи. Наша очередь продвигается, и во мне начинает нарастать волнение. Много всего нужно мне выяснить, слишком серьезные вопросы терзают меня... Я сижу и все вписываю и вписываю свои грехи в листочек. Чтобы меньше осталось для ответа на мытарствах.

Мытарства... О! как противится наша «образованная» душа принять эти страшные, посмертные экзамены. С какой подобострастной готовностью принимает она подсунутые нам Раймондом Моуди прелестные «опыты» его пациентов о встрече после смерти с добреньким светящимся дядечкой, который с юмором относится к нашим «невинным» земным шалостям. Ну, подумаешь, похулиганил маленько, это все ерунда, главное, теперь ты здесь, у меня, и поехали сразу в рай. Ты, шалунишка, пострадал от обжорства, не жалел себя и конкурентов на ниве карьеры и бизнеса, зато сколько счастливых минут подарил длинноногим шалуньям, какие зелененькие газончики остались после тебя перед твоим десятикомнатными хоромами. А как страдал ты на старости лет от душевной пустоты и злобы, зависти и гнетущей немощи, воспоминаний о том, как объехал тебя на крутом вираже более удачливый соперник и не дал тебе положить в карман еще один миллион. Вот теперь ты отдохнешь здесь в моих светящихся полях-лугах. Что? Рано тебе еще сюда? Ну, ладно, прилетишь попозже, а пока рассказывай всем, как здесь светленько, комфортненько и какой я добрый и светящийся... Смотри, не забудь всем рассказать, что здесь нет никаких демонов, адского огня; а только одна сплошная красота. А то вдруг начнут по непосвященности своей каяться, а нам, юморным, это совсем ни к чему…

...Григорий уже исповедался, Борис с Андреем разошлись спать, а я все пропускаю свою очередь и жду, может быть, придет все-таки старец. На часах уже пол-двенадцатого. Передо мной в истаявшей очереди остается один Саша. Вот он робко подходит к аналою, и батюшка склоняет к нему свою большую голову с высоким лбом. Они вполголоса говорят. Храм пуст. Мы здесь последние. Женщины протирают пол и чистят подсвечники. Вот Саша встает на колени, его голову накрывает епитрахиль, и вот он уже, шмыгая носом, опустив глаза, проходит мимо меня.

Я вздыхаю, крещусь и подхожу к батюшке. Перечисляю свои грехи под гулкие удары сердца и жар стыда. Чувствую себя последним человеком на земле, гадким и подлым; грязным, «аки свиния, во калу лежащая». Но с именованием каждого греха будто заноза выходит из сердца, и оно замирает в ожидании суда: простится ли? отпустит ли батюшка грехи именем незримо стоящего здесь Иисуса Христа?

Дальше, весь в испарине, поднимаю глаза, и меня будто обволакивает взгляд монаха, пронизывающий, видящий всю мою подлую душу до самого ее черного дна. Заикаясь, прошу разрешить мои вопросы. Он тихо спрашивает мое имя. Обращается ко мне, как к ребенку, бережно и с любовью. Он советует мне, как лучше молиться, как вести себя в семье, с друзьями и недругами. Походя, затрагивает вопросы, о которых я ему не говорил. Боже, откуда он все знает? Он видит меня насквозь, он видит весь мой путь с самого детства. Его тихие слова без малейшей доли осуждения проникают в каждую клетку моего мозга, в каждый уголок сознания, освещая все новые и новые греховные завалы. Я каюсь в том, о чем забыл уже давным-давно, но это, оказывается, терзало меня и гвоздями прибивало к грязной холодной земле.

Задаю вопрос о книге Даниила Андреева «Роза мира». В свое время эта книга очень сильно подействовала на меня. Мне казалось, что благодаря ей я и пришел в православие, поняв величие Иисуса Христа. Но во время чтения что-то постоянно настораживало меня в этой книге. В ней спокойно уживались на небесах все религии, у каждой имелся свой храм. Это никак не вязалось со словами о том, что никто не придет к Отцу Небесному, как только через Иисуса Христа.

Батюшка выслушивает меня спокойно и говорит, что ему часто приходится говорить с людьми, читавшими эту еретическую книгу. И все они отличаются одним свойством: сильнейшая гордыня и неуважение к Церкви. А это никак не соответствует смиренному духу православия. А что касается того, с помощью чего приходит человек к Богу, продолжает он, так иные приходят через блуд, вдоволь измаравшись и настрадавшись. Так что же, блуд благодарить?.. Это Господь Своим проведением любое зло оборачивает нам на пользу.