Воскресенье

— Хватит, откуда только вы все это берете?… Потом я снова вздремнул… ожидая.

Посреди ночи я услышал, как Веда и Божо поют грустную песню.

Песня была, как мне показалось, про любовь (а какой другой она могла быть?), и в ней пелось про чувства девушки, которая, разочаровавшись в своей многолетней любви, в своем парне, который нашел другую, решила ему отомстить, наложив на него проклятие. Глупости.

— Ровно без пятнадцати двенадцать, — сказали они, когда подошло время, и хотя я понятия не имел, который час, но больше ждать не мог и я.

Эти двое прервали свою песню, вернее, песни, которые они могли, если нужно, петь хоть всю ночь.

Веда была тяжелой, как подержанная машина, а Божо — как сельскохозяйственный комбайн. Они взяли удлинитель и стали кричать: да здравствует акция! Очевидно, тоже были не в себе.

Потом они сказали, что необходимо, прежде чем мы примемся за дело, обняться и попрощаться друг с другом, потому что, возможно, первое, мы никогда больше не увидимся, а второе, что, может, и увидимся, но при совершенно иных обстоятельствах, к которым объятия подойдут меньше всего. Мы также договорились, что если что-то пойдет не так, то перед высшими властями или перед владельцем магазина или, я не знаю, перед кем, мы будем защищаться молчанием и, конечно, делать вид, что мы не знаем друг друга. Фактически, были заключены некоторые соглашения, которые были похожи на сценарии хорошо известных фильмов и которые не имели ничего общего с окружающей нас реальностью, но неважно.

Мы начали обниматься. Сначала обнялись мы с Божо. От Божо пахло алкоголем и табаком, шея у него вспотела, и он царапал мне щеку своей щетиной. Не знаю, почему я вспомнил тогда фразу про мышей и кактус. Сначала он обхватил меня за шею, потом обнял за талию и сказал: «Боже, помоги нам», как будто я должен спасти звездолет, летящий с последними остатками цивилизаций на неизвестную планету, и в пути произошло что-то опасное, от чего спасти могу только я.

— Да поможет нам Бог, — отозвался я.

— Я сказал тебе, что у тебя нет права взывать к Богу, и я не хочу снова начинать спорить об этом, — заметил Божо.

— Так к кому мне взывать?

— Обращайся к государству. Вот можешь сказать так: пусть государство мне поможет! Потому что оно есть такая же абстракция, как и Господь Бог. И посмотрим, кто кому поможет больше.

— А могу я обратиться к Святой Неделе? [6]

— Не знаю, но вообще-то ты не должен просить о помощи у того, в чем есть религиозное содержание. К тому же до понедельника осталось всего несколько минут, так что я не знаю, услышит ли тебя святая. И даже если услышит, сомневаюсь, что она тебе поможет. Но попробуй.

6

Святая Неделя (Недела — по-македонски воскресенье) — популярное на Балканах народное наименование Святой великомученицы Кириакии Никомидийской.

— Хорошо. Святая Неделя, помоги мне, — сказал я и посмотрел на часы. Пошла уже первая минута понедельника. Ничего не случилось.

Затем пришло время прощаться с Ведой, с которой, как я предполагал, у меня могли быть проблемы из-за ее выпирающих грудей.

Так и вышло, у меня были проблемы с прощанием с Ведой из-за ее больших сисек.

Она так сильно меня прижала, что я подумал, что они лопнут. Но вместо этого у меня перехватило дыхание, потом она поцеловала меня в обе щеки, оставив на них отпечатки губной помады, которые я потом стер. Я удивлялся, откуда у них двоих вдруг такая пылкая любовь ко мне, человеку, которого, как они сами сказали, они решили использовать в целях, идущих на пользу только им. Потом она показала мне коробку с ключами, говоря, не знаю, что в ней, сунула ее мне в карман и сказала, чтобы я берег ее пуще собственного глаза.

Я начал обвязывать провод поверх пиджака на талии. Стал похож на средневекового монаха. Но кого волнует, как человек выглядит в такой ситуации. Затем я повернулся спиной к стене. И что сейчас?

Теперь надо было сначала вылезти в окно вперед ногами, а потом так же и спуститься ногами вперед. Я не мог вылезать наружу головой вперед, потому что провод мог порваться и я мог упасть головой на асфальт и остаться на месте. Но как выполнить такую операцию?

Вот что я предложил. Я сделаю стойку на руках у стены, затем повернусь лицом к стене, и они оба поднимут меня. Не пойдет, — закричали они.

— Почему?

— Потому что ключи могут выпасть из кармана.

Вот что мы сделали. Они подняли меня, я залез на подоконник и стал на него ногами. Затем я встал на колени, задницей к окну, и спустил ноги в окно. Раз прошла задница, пройдет и голова. Только бы никто меня не увидел, сказал я себе, но думать об этом было уже слишком поздно. Они оба держали другой конец провода, обвязанного у меня вокруг талии, и велели мне медленно спускаться.

Я так и сделал и потихоньку сначала вылез из окна, потом повис за окном и внезапно почувствовал твердую землю под ногами. И провод совсем не натягивался.

Я посмотрел и увидел, что стою на припаркованной машине. Я отвязал провод и дал знак вытащить его. Увидев, что провод исчезает в окне, я спрыгнул на землю, посмотрел налево и направо и никого не увидел. Даже наверху у окон никого не было. Как глупо! Я забыл сначала посмотреть, курит ли мужчина на лоджии напротив. Я посмотрел туда и не увидел ничего, кроме кромешной тьмы. В какой-то момент я заметил небольшой огонек, похожий на сигарету, но сразу в два прыжка отскочил к стене и слился с ней.

Я спасен! Свобода! Я никогда больше не поддамся искушению, я никогда больше не попытаюсь украсть, никогда снова… и так начал низать бесчисленные глупости, медленно отдаляясь от магазина и места преступления.

Мне было наплевать на всех, включая Веду с Божо. Пусть делают, что хотят, и пусть спасаются, как знают и могут, это больше не мое дело, мое дело — как можно скорее исчезнуть из их жизней, из жизни Марты. Еще раз я подумал о… неважно.

Подул сильный ветер и начало моросить. Плевать я хотел на мою так называемую христианскую мораль и социальную этику, мне все равно. Стали падать первые капли дождя. Я решил сначала выбросить коробку, а потом уже обдумать, куда идти. Сунул руки в карманы, готовый к длительной ночной прогулке.

И тут.

И тут меня уже в который раз будто укусила змея. Я вынул коробку, но в глубине почувствовал холодное прикосновение какого-то металла. Я сразу схватил его и вытащил из кармана.

Я увидел связку цепочек из турецкого золота толщиной с палец тридцатилетнего мужчины и пару золотых часов. Я сунул руку в другой карман и достал несколько женских браслетов, также из турецкого золота.

Разрази меня гром! — сказал я себе, — я стал грабителем.

Я пытался вспомнить, в какой момент, когда и каким образом я взял эти вещи, но никак не мог. По своим этическим принципам я бы не стал этого делать. Это правда, что у меня есть друг-ювелир, но я бы не стал так поступать, эта история была просто дьявольским искушением, не более того.

Как я совершил отвратительный поступок, о котором я буду сожалеть до конца своей жизни: под воздействием алкоголя или под влиянием курения? Нет, это невозможно. И тут я вспомнил патриотические объятия Божо и Веды перед тем, как я подошел к окну, и мне все стало намного яснее. Это они подбросили. Но зачем? Затем. Чтобы я вернулся и открыл им.

Было только два варианта: продолжить идти прямо в ночь к свободе и попытаться по дороге избавиться от артефактов, из-за которых меня потом могут обвинить в каком-нибудь преступлении, — или опять-таки продолжить идти в ночь, но оставить артефакты, чтобы продать их на черном рынке и получить от них хоть какую-то пользу, то есть использовать эти средства для начала новой жизни.