Воскресный папа
Шрифт:
Но Орлова уже понесло. Моя попытка примирения оказалась напрочь проигнорирована.
– Сначала ты говоришь, что я свободен и могу жить своей жизнью, а через пять минут тыкаешь носом в то, что у меня, видите ли, бабы! Сам не гам, и другому не дам, выходит?
– Нет!
– Тогда объясни мне, как это назвать. Видит бог, я не понимаю, чего ты на самом деле хочешь?
– Произнося свою тираду, Орлов скусывал спицы. Хрясь! Хрясь! Одну за другой. Я ничего не почувствовала. Плоскогубцы были очень острыми. А его руки – сильными.
– Ну?!
– Ничего я не хочу. Ничего…
Ложь!
– То есть мы не вместе? Это окончательный твой ответ? Потому что, клянусь, я так больше не могу. Я – мужик, Ариша. У меня есть какие-никакие потребности. Скоро год, как… - Орлов отвлекся. С грохотом бросил на столик лоток, щедро плеснул туда спирта и окунул в него марлевые салфетки.
– Что год? – уточнила я, не дыша.
Прочь полетели прикрывающие спицы резинки.
– Год, как у меня никого не было!
– Год, как у меня никого не было! – рявкнул он, а я комично открыла рот. Нет, у меня тоже никого не было. Но для женщины, тем более беременной, это нормально. А вот для мужика…
– Ты хочешь сказать, что хранил мне верность все это время? – недоверчиво спросила я.
– Так вышло.
– Кажется, Орлов был и сам не рад, что завел эту тему. Он замолчал. Обработал спицы и, не глядя на меня, буркнул: - Готова? Сейчас будет больно.
Спицы вышли безболезненно. Но вот стержни… Это было что-то. Миша пытался отвлечь меня разговором. Резко сменив тему, он рассказывал мне, как во время последней прогулки с Машкой та вовсю таращила глазенки на голубей.
– И головой крутила… А я им булку крошил. И тут она ручкой хвать меня за нос.
Самый болезненный третий стрежень. Я побелела. И больно стало так, что затошнило.
– Вот умница. Вот молодец… Все хорошо. Моя девочка…
Уже не отвлекаясь на разговоры, Миша быстро забинтовал мне ногу, двигаясь от щиколотки вверх. У меня в ушах звенело его «моя девочка». Знал бы он, какие чувства во мне вызывали эти слова. Как отчаянно нужно мне было быть чьей-то. Нет, вру! Его…
Когда с повязкой было покончено, Орлов велел мне еще раз согнуть и разогнуть колено, подвигать стопой и, наконец, удовлетворенно качнул головой:
– Отлично. Хорошая работа.
– Твоя или моя? – всхлипнула я сквозь смех.
– Обоих, – на полном серьезе ответил Миша, и наши взгляды снова переплелись, будто возвращая к прерванному разговору. К тем вопросам, которые прозвучали. И на которые я так и не дала ответ. Ведь я банально не знала, как реагировать на такие откровения. Мысль о том, что я была его единственной, оказалась настолько сногсшибательной, что я чувствовала, как сдаю позиции по всем фронтам. И таю… Таю.
– Это хорошо, – прошептала я.
– Ты не представляешь, как я хочу вернуться к работе.
– Ну, у тебя впереди еще полтора года реабилитации. – Орлов протянул руку, помогая мне встать. И снова эта сакральная цифра!
– Почему полтора-то? – уточнила, растворяясь в его ставшем таким знакомым аромате.
– Столько длится декрет. Если, конечно, ты не захочешь продлить его до трех лет.
Миша
принялся складывать инструмент. Я обхватила себя ладонями:– Вообще-то я не планировала сидеть дома так долго.
Он замер. Медленно оторвался от созерцания лотка и уставился на меня из-под насупленных бровей:
– Что значит – ты не планировала?
– То и значит. Я же оперирующий врач, Миш. Мне нельзя надолго выпадать из обоймы.
– А как же наша дочь?
– С ней прекрасно справляются бабушки и дед. К тому же я не собираюсь загружать себя под завязку. Для начала выйду на полставки, а там будем смотреть. Не сейчас, конечно, выйду, - поправила себя, - когда Маша окрепнет и догонит сверстников.
– Ну, хоть на этом спасибо, – фыркнул Орлов, скорее всего, не догадываясь даже, что эти слова - на рану мне соль.
– Ты несправедлив.
– Я? Несправедлив? Это в чем же?
– В том, что давишь на чувство вины перед дочкой. Поставь себя на мое место. Ну? Ты бы смог отказаться от работы на полтора года?
– Нет! Это все равно, что отказаться от самого себя.
– Тогда почему ты думаешь, что я могу это сделать?
Миша не нашелся с ответом. Только нахмурился сильней. Я понимала, что ему не нравится эта идея, но была благодарна, что он попытался понять. Или, по крайней мере, не стал меня отговаривать.
– Я сейчас переоденусь и отвезу тебя.
– Меня дядя Костя ждет.
– Не ждет. Я его домой отправил. Все равно к вам планировал ехать. Что ж ему тут торчать?
– Ладно…
Орлов вышел из перевязочной, но довольно быстро вернулся. В джинсах и кашемировом свитере под горло он выглядел таким молодым…
– Не кровит?
– Вроде бы нет.
– Ну, если будет – ничего страшного. Это норма. До завтра не меняй повязку. Я приеду – сменю.
– Хорошо.
Приеду – сменю. В этом весь Орлов. Приеду – сделаю, подстрахую, все взвалю на себя, вытащу из любой жопы, справлюсь. Был ли у меня хоть единственный шанс устоять перед таким мужчиной?
– А больше ты ничего не хочешь добавить? – спросил Миша, когда мы уже устроились в его машине.
– Думаю, мы могли бы брать ночные дежурство в разное время. И быть с Машкой по очереди.
– Я вообще-то не о работе спрашивал. А о нас. Я, конечно, не твой идеальный покойный муж, но…
– А, ты об этом…
– Если мы съедемся, предложение брать дежурства в разные смены – так себе вариант.
– Почему? – стало интересно.
– Потому что я бы очень хотел проводить ночи в одном месте с тобой. И желательно, чтобы этим местом была моя спальня.
Вы замечали, как мало надо человеку, чтобы выбить из него дух? Лишить дара речи? Обезоружить? Заставить с головой погрузиться в свой самый отчаянный страх?
– Я не знаю, – шепнула, отворачиваясь к окну.
– А я не могу жить в подвешенном состоянии.
– Ты мне это уже говорил!
– Тогда что еще мне нужно сказать, чтобы ты перестала меня отталкивать?!
«Полюбить меня…» - шепнул тоненький голосок внутри. Но ему вторил гораздо более громкий голос: «Стерпится – слюбится. Хватай мужика и не выделывайся, пока его не прибрал к рукам кто-нибудь менее принципиальный».