Воскресший гарнизон

Двигавшиеся впереди мотоциклисты исчезли за поворотом дороги, медленно заползавшей в лес и на вершину холма. Это был самый опасный участок дороги, который связывал город с «Регенвурмлагерем». Еще в первый день своего пребывания Штубер приказал вырубить насаждения на расстоянии пятидесяти метров от дороги, но теперь убедился, что если этот приказ и был выполнен, то слишком уж небрежно — остались целые заросли кустарников.

Штурмбанфюрер знал, что с приближением фронта резко увеличивается число партизан и активизируются их действия, усиленные мощью десантно-диверсионных групп. Поэтому теперь лес на подступах к «Регенвурмлагерю» следовало бы попросту выжечь, исключительно исходя из мер безопасности. Даже сейчас, зимой, сделать это было нетрудно, достаточно послать сюда взвод огнемётчиков.

Однако Штубер как-то интуитивно почувствовал, что не сделает этого. Не потому, что захочет спасти этот старый лес, а потому, что охвачен какой-то странной, пораженческой апатией безысходности. Поздно. Софи права: слишком поздно. Даже если его сатанисты-огнемётчики выжгут все леса и все населенные пункты от Одера до Вислы, в конечном итоге это уже ничего не изменит. Не то что не предупредит, а даже не замедлит тот разрушительный для рейха процесс, который наваливается на него, как взбесившаяся горная лавина.

«Исходя из тех же мер безопасности, ты должен был бы сегодня же сдать Софи гестапо, — напомнил себе барон. — Или же, уведомив Скорцени, самому устроить ей допрос с пристрастием, чтобы затем переправить её в подвалы Главного управления имперской безопасности вместе с собственным доносом и протоколами допросов».

«Вот именно, допрос с... пристрастием»! — рассмеялся про себя Штубер, понимая, какой гламурный подтекст скрывается за этим казенным определением.

— ... А в самом деле, Софи, не боитесь, что я сейчас же сдам вас гестапо? Вас не пугает, что недолгий остаток дней своих придется провести в тюремных казематах?

— Не боятся гестапо только идиоты, которые... служат в самом гестапо. Но, даже находясь в объятиях «гестаповского Мюллера», я буду сожалеть, что уже на следующий день после моего ареста вашего отца повесят на воротах замка, а сам замок сожгут, как, впрочем, и ваш личный дом, вместе со все еще формально не разведенной с вами женой и десятилетним сыном.

«Даже так?!» — молчаливо изумился Штубер, резко взглянув при этом на женщину, и чуть было не слетел с насыпи, которой слегка заснеженная, промерзшая дорога подступалась к небольшому мосту.

— И если вам объяснят, что ликвидировали их некие чужеземные диверсанты, не верьте, — голос Софи в эти минуты звучал елейно, как голос восставшей с храмового иконостаса девы

Марии. — На самом деле это будут люди Геринга, которым совершить эти акты возмездия не составит никаких усилий и которые давно взбунтовались против натиска на своего рейхсмаршала со стороны фюрера и Гиммлера. Кстати, именно эти люди сопровождали меня до замка «Штубербург» и рекомендовали вашему отцу. Они же доставили меня к вашей квартире в Бранденбурге, по улице императора Вильгельма, 13. Несчастливое число. Не находите, барон? Нет, в здание я не входила, это уже было бы слишком коварно; по-женски... коварно, я имела в виду. Однако возникает вопрос: стоит ли подвергать себя такому риску, барон?

Штубер проскрипел зубами и зло выругался. Но опять же про себя. Изрыгать на Софи потоки ярости не было никакого смысла. Он и сам мог бы догадаться, что без подстраховки на подобные откровения тайный агент СД, а также тайный агент «разведки Геринга» и, очевидно, английской СИС, обер-лейтенант Жерницки не решилась бы.

«А может, и агент НКВД? — вопросительно взглянул на Софи. — Вот этого не хотелось бы! С румынской и английской он еще может смириться, но с русской... Это уже был бы явный перебор».

Что касается связей с англичанами... Так ведь их сейчас ищет почти вся верхушка рейха, напомнил себе Штубер. Подключая все свои связи, на свой страх и риск. Опасаясь быть обвиненным в предательстве или, в лучшем случае, в пораженческих настроениях. Что, впрочем, одно и то же, по крайней мере для следователей гестапо.

— Почему бы нам не войти в лагерь СС со стороны дота «Шарнхорст»? — вырвала его из потока сумбурного самопознания Софи. — Хотелось бы взглянуть на это чудо фортификационного строения поближе, а затем, желательно, осмотреть его изнутри.

— В СИС так заинтересовались этим дотом? С чего вдруг?

— Разве я хоть словом обмолвилась об английской разведке?

— Просто интересно, зачем это англичанам, — не стал вдаваться в объяснения Штубер. — Ведь не им же штурмовать, а русским.

— Понимают, что когда в доте уже будет укомплектован русский гарнизон, интересоваться его архитектурными прелестями будет бессмысленно. А штурмовать рано или поздно придется. Причем плечо в плечо с германскими солдатами. Сомневаетесь?

20

Уже через несколько минут пребывания в постели с Кровавым Зомби неутомимая в сексуальных игрищах Эльза Аленберн поняла, что явно не рассчитала ни страсти своей, ни физических ешь

Нет, поначалу этот самец вел себя как-то слишком уж смирно и почти застенчиво. Представленный Лансом, он уселся на невысокий лежак, служивший начальнику подземного лебенсборна постелью, и бессловесно следил за выражением её лица, за каждым движением тела, словно змей, «пляшущий» под дудку заклинателя.

В течение какого-то времени гауптштурмфюрер Аленберн не могла понять, чем объясняется это его бездействие: то ли прирожденной застенчивостью, то ли, после долгого, почти монашеского воздержания, унтер-офицер Клыков впал в сугубо мужской ступор, из которого его надлежало теперь вывести.

Для Эльзы никогда не возникало вопроса: каким образом растревожить, пробудить в мужчине мужчину? Она всегда свято помнила «заповедь француженки»: «Для настоящей женщины не существует понятия «нельзя», она лишь меняет способы и позы». Не зря в лебенсборне за Эльзой закрепилась слава жрицы любви, способной взбодрить не то что импотента-меланхолика, но и фонарный столб.

И все же к этому молчаливому гиганту Аленберн подступалась с опаской. Слишком уж он казался угрюмым, к тому же она не могла забыть прозвища этого увальня — Кровавый Зомби, а главное, того, что он действительно зомби. Пусть даже какой-то, как утверждает Ланс, недозомбированный. Женщина подкрадывалась к нему как пугливая кошка. Не повалила, как обычно, а мягко уложила на лежанку, исподлобья проследила за его реакцией, затем стала расправляться с брюками, краем глаза отслеживая его поведение, готовая в любую минуту метнуться к двери, за которой томился выставленный по ее просьбе — чтобы чувствовать себя хоть немного защищенной — часовой.