Воспитанник Шао.Том 1

Человек!!!

Человечек неловко поерзал в кресле. Глаза неудовлетворенно бегали no предметам, словно они пребывали в этом помещении для того, чтобы раздражать государственного деятеля. Наконец он, своеобразно мотнув головой, продолжил:

— Что ты печешься о народе, старик? Где ты сидишь, чтобы о нем толковать? Займи сначала подобающее место. Все мы сильны и правильны со стороны. Но каждый правитель должен знать: плебс есть плебс. Как его ни именуй. Чернь. Сидишь где-то в закуте, мечтаешь. А ты вот возвысся хоть немного, посмотри внимательней. Прежние мысли твои наверняка сменятся другими, более прозаическими, земными. Самые благие пожелания размываются о муравьиную анархию масс. Каждый тянет себе. У каждого свое на уме. Всем никогда не угодишь. Всегда в толпе присутствуют представители всех сословий, всех категорий падшего люда. Но все требуют свое. Что станется с государственностью? Все твои старания как что-то должное. На тебя смотрят, как на контру. Сами в себе разобраться не могут. Ссорятся по смехотворным пустякам. Судятся. Морды бьют. Нож в спину втыкают. Ты им о чем-то возвышенном, чистом; они тебе рыло хихикающее щурят, пальцем тычут, стукнуть норовят. Поживешь так среди них, посмотришь, да плюнешь на все. Их-то каждый год новые толпы. Лица все разные. Что для каждого сделаешь? А общее не воспринимают. И думаешь тогда не о народе как таковом, но о стране, о державе, которую давно пора переводить в передовые, могущественные. Вот тогда какую-то ответственность почувствует плебс. Понимать начнет, гражданином какой страны он является. Как в Европе, в Штатах. Там ворчат, но терпят. Не лязгаются с обиды рожей в грязь. Знают, кто они и кто соседи. Марка. Авторитет. Терпят и гонку вооружений и авантюры прочего толка. Потому что сила, национальный дух, гордость каждой личности за свою страну. С такой толпой легче договориться. Китайцам пора уже иметь свою маленькую войну. Победную. Она нужна, чтобы каждый почувствовал себя членом одной семьи. Это тонкая политика. Вот вы, все ваши секты, в принципе добиваетесь того же, но иными, противозаконными, авантюрными методами. Идете против конституции. Чего добьетесь? Раздвоения нации? Из одной толпы разные крики? И все. Но это и худшее, что вы можете сделать нам по отношению к внешнему врагу. Китай опасен врагам, когда он един. А ток, что мы? Благодаря вашим медвежьим потугам монголы, потом маньчжуры сумели овладеть Поднебесной. Вы изнутри рвали метрополию на части, не позволили уничтожить зарвавшееся племя. Никогда из-за ваших крестьянских войн Срединная не смогла утвердиться в той мере, какая предначертана ей в истории. Вы всегда играли на руку внешним врагам. Из-за угла бьем европейца или американца. На большую войну национальной гордости уже не хватает. У каждого свое в голове. Каждый считает себя правым. Из нищеты все века выбраться не можем. Парадокс. Могущественнейшая держава и беднейший народ. Преломление государственной сути. Кому сказать? Дико. Неправдоподобно. Но это так. И самое печальное то, что держава надрывается, напрягает все жилы, чтобы занять место среди первых, но всегда находятся пустоглаголящие иждивенцы, которым ничего не стоит с бредовыми мыслями, утопическими идеями мешать общему продвижению вперед возмущать народ дешевыми лозунгами, пользуясь его необузданностью, анархичными влечениями, толкать его на противные государству деяния. Почему-то ностальгия по архаичной вонючей старине туманит разум, ущемляет гордость. Видишь ли — с ними не посоветовались. Не посидели за одним столом. Значит, надо смуту плескать. Таких же бродяг и отшельников собирать. Дрянной правдой, как фиговым листком, прикрываетесь. Плохо. Плохо, когда в стране имеются такие затворные, оппозиционные сборища. Эгоистично. Мелко понимаете все вокруг себя. Почему мы не трогаем филиалы «Триад»? Потому, что они не противопоставляются обществу. Понимаете саму существенность данного состояния? Они не вредят. Это основное. Поэтому их можно терпеть.

Теневой остановился. С видом правого выпрямился, откинулся на спинку кресла.

Патриарх с неприкрытой иронией смотрел мимо человечка.

— Скажи что-нибудь в ответ, мудрейший, — насмешливо выпятил нижнюю губу Теневой.

Патриарх со взрослым сожалением посмотрел на Пигмея.

— В твоих словах, простейший, нигде правда не стоит на двух ногах. Слова твои опираются на скомканную ложь, вытканную из дежурных фраз. Это не опора для политика. Эгоист думает для себя и делает себе свое. Но государство — в любом случае народ. И это прежде всего. Об этом должен помнить каждый политик, каждый правитель. Слова великого поэта Гу Янь-у никогда не потеряют величественной истины существующего: «За процветание или гибель родины ответственен весь народ». Сегодня вы трубите всем, что действуете от имени народа, но всячески стараетесь принизить его, обезличить, умалить прошлые достижения. Отваживаете от самостоятельности по причине общей необразованности. Только преступник может договориться с преступником. А ты — преступник, занявший государственное место. Мыслишь, как законченный эгоист. Стяжательство свое, тщеславные устремления к тирании, деспотизму, абсолютной власти прикрываешь демагогией о недоросшей сознательности масс, классовой борьбой. Сам-то ты дорос ли, чтобы понять человека, человечество? Сел на высокий стул и зришь с озлоблением непонятного в свою тарелку. Слова твои рассчитаны на тех, кто любуется красотой фразы, но не ее помыслом и глубиной. Недодуманы, как трескотня ружейных выстрелов. А народ? Он вырастет…

— Ха-xa-xal — исказившись, перебил Теневой. — Веками воспитываешь, а в дураках остаешься. Утопия.

— Потому и получается, — не возвысил голос Пат, — что народу, кроме красивых фраз, голой риторики, обильных обещаний никто ничего не дает. Ему приходится пути выживания искать самому. Оттого бандитизм, преступность не покидают этот мир…

— Ого, социализм тронул, — снова не выдержал Теневой. — Китай слишком велик, а Европа слишком мала, чтобы те же вожжи держали Поднебесную. Но хватит, оставим эти бестолковые разговоры о существе фразы. В конечном итоге не они определяют положение в жизни. Пусть вы для себя ничего не желаете и не боитесь репрессий. Вам, наверное, уже пошел второй век. Я в два раза моложе. Меня довольно часто посещают холодные мысли о загробном. Но вас, вижу, устрашающая дилемма нисколько не тревожит. Или вы уже пережили тот мерзкий период внутреннего ужаса, или для вас и впрямь разговоры о благе земном — временная, преходящая, никчемная суета? Как говорится: все еще впереди, все еще там. Но за ваших братьев-сектантов что вы скажете мне? Они не переступали того пороги законности и правопорядка, за которым следуют законные меры наказания? Или сумели оказаться не у дел, как и вы? Вам сто лет. Суду неудобно придираться к вам. Патриархов у нас почитают. На здоровье можете сослаться. Суд поверит. Возраст. А вот ваши сотоварищи. Они гораздо моложе. Что вы на это скажете?

— Только то, что сказал уже пять минут назад. Дополнить мне нечего. Все, что я знал, знаете вы.

— Так ли? Большой Чемпион тоже, скажете, не преступал нормы закона?

— Он чист и холоден, кок горный ручей. Если кто и обжигается об его холодность, то только тот, кто не уважает порядочности. Ему восемьдесят пять, и дай бог всем так праведно прожить, как это смог он. Любой адвокат намного поднимет свои ставки в деле защиты Вана.

Человечек пригнулся ближе. Мелкие зубки опасно оскалились.

— И в Циндао был не он?

— А кто был?

— Так я вас об этом спрашиваю.

— Но я там не был. Не могу являться свидетелем.

Маленькие глазки бешено светились.

— Он сумел чистым выйти из игры. Но все в один голос утверждают, что так авантюрно мог действовать только он.

— Трудно сказать. Неплохо было бы уточнить, сколько получили те, кто утверждает денное,

— Иронизируйте, святой Пат. А ведь в моих руках многое, если не все.

— Все в руках Всевышнего. Ван никогда не переступит более, чем требует жизнь. Он аскет.

Теневой разогнулся. Глаза перестали светиться бешенством.

— Хорошо, допустим. Ван не был главой монастырей, и его более как чудаком не назовешь. Но ваш самый деловой настоятель Дэ. Из всех вас живущих его непомерно тянуло в мирские интриги. Он и в соревнованиях вечно толокся, и бывал там, куда не след ему соваться, и ружьишками в определенный момент запасся. Не уследили только, сколько. Все еще наивно полагали, что с монастырями лояльные отношения, и тропы государственных интересов не пересекутся. Ан, все наоборот. Это же оружие повернуто против нас. Оружие лучших марок. Наши спецслужбы не имеют того, что имеете вы. Настоятелю не уйти от следствия.

— Несерьезно. Вам нечего против него выдвинуть.

— Полковник Чан выдвинет, — маленький на минуту замолк, противно уставившись на Патриарха. Его слова вязли в путине дремлющих глаз оппонента. Служитель не реагировал ни на какие подвохи. Его лицо оставалось невозмутимым. — Чан еще молод. Он не будет брезговать мирскими благами, своим местом.

— С ним и разговаривайте, — сказал, как отрезал, старик.

— Свидетелей в Шанхае наберется более чем достаточно.

Пат снисходительно улыбнулся.

— Видите, вы столько навербовали шаек, что не в состоянии оказались не только толково управлять ими, но даже уследить, кто и на каком этапе должен действовать. У вас смешалось все, как в первородном котле. И инцидент в горах (люди «Круга» затеяли перестрелку с парнями из Шанхая), думаю, доведен до вашего сведения. Так что очень могло статься, что и в Великом городе интересы некоторых банд легли в основу ваших размышлений.

— Не морочь мне голову, старик! — не выдержал Теневой. — Мне известно больше, чем думается тебе. За молодого принимаешь? Я знаю, когда может быть случай, а когда — подтасовка.

— Верно, — слишком спокойно для накаляющейся обстановки молвил Пат.

— Невежественный старик, ты забываешь, что все ваши оппозиционные секты запрещены и распущены еще в сорок девятом. Все прочее, что сумело скрыться, является преступным, противозаконным. Высоко оперся, если нагло игнорируешь параграфы. Вы имеете оружие, и уже только поэтому должны быть ликвидированы. В документах наших служб имеются более чем достаточные сведения о грабежах, контрабанде, насилии со стороны монастырей. Только это уже ведет вас прямехонько на прочную веревку высокой виселицы. Не играй с огнем. Своим глупым необратимым упрямством можешь погубить своих братьев. Нынешние времена не дают поводов для необоснованных обольщений. Опасно самоуспокаивться. Отвечай.

— Не надо сравнивать нас с бандами. Вы им покровительствуете. Вы их знаете. Мы монахи. Житие наше мирное, неслышное. Обвинения ваши не в тот адрес.

— Каков подлец, а? — голос Теневого начал срываться. Пальцы крабово ухватились за край стола. — Неслышное житие. Хитоны ваши под цвет ночи. Те, кто молится денно и нощно, для кого цель — обезгрешить свою плоть, искать истину во Всевышнем, слиться с ним, они почему-то носят ярко-красные, огненно-желтые накидки. По ним издалека видно, кто они. Лжешь мне все. Враки. Государственному человеку мороку наводишь. Старый дед, а такой гадкий. Чего же стоят твои последователи? Порядочные союзы самораспустились, остались только отъявленные преступники. За вас я и возьмусь. Оппозицию не потерплю. Ревизионистам, уклонистам, прочим враждебным элементам нет места на территории Срединной.

— На все воля неба.

— Туда я и отправлю вас всем скопом. Оружие заимел — кланяться велишь. Гордость замучала. Плебей. Черная кость твоя не станет белой. Знай свое место, непутевый.

— Большой артист. Знай, простейший, у мерзавцев кость не светлеет от скверн.

— Поговори! То твои последние слова, холоп, — сдавленным голосом хрипел Теневой.

— Ничтожный чинуша, свои поклоны отбивай.

— Грозишь мне, запугиваешь!

— Не мне страшиться тебя, жалкого вырожденца.