Воспитанник Шао.Том 2.Книга судьбы

Судья подозвал Руса.

— Тебе, амиго, надо не в кетче выступать. Иди в бокс, каратэ. Ты калечишь людей.

— Сеньор, вы сказали, что надо кровь: она есть. Опять что-то не так?

Судья махнул рукой.

— Ты виноват в том, что ты ничего не знаешь и ничего не понимаешь.

Где ты родился? Весь мир знает кэтч, а ты нет. Но ладно. Все в прошлом. С более сильными соперниками ты не побоишься сразиться?

— Если заплатят, то можно, — тоном договаривающейся стороны охотно добавил Рус.

— Заплатят. Через недели три состоится городской турнир. Если не боишься, попробуй. Может какой бой и выиграешь. Деньги сделаешь.

Подберем противника попроще, с тотализатора куш хороший снимем. Одного боя хватит. Согласен?

— Согласен, — как о чем-то несущественном произнес монах.

Принесли деньги за прошедший бой. Доля победителя этот раз оказалась немного меньше.

— Странно, — удивился Рус.

Главный судья довольно пошевелил губами.

— Я рискнул на второй бой на тебя поставить. Доля, соответственно, каждого уменьшается. Математику знаешь?

— Знаю, — понимающе ответил монах.

— Мне надо было больше на тебя ставить. Я был уверен, что ты все равно будешь по-своему делать. Удар у тебя слишком жесткий. Можно на этом умно сыграть. Скорость поразительная. Вижу, нуждаешься в деньгах.

Можем с тобой скооперироваться. Возьми адрес моего спортивного зала, приходи, подготовим более основательно.

— Спасибо, сеньор. У меня своя система подготовки. Скажи: где и когда. Я приду. Ваше дело все организовать.

— Хорошо. Учти, что нас могут выгнать с турнира, но деньги свои мы получим. Вот тебе моя визитка: на ней все написано. Только не подведи меня. Позвони за день до соревнований.

— Позвоним, — скромно, с акцентом бросил Рус.

Домой он с детьми шел вдохновенно. Зашли в магазин, набрали всякой всячины и на всех. В приюте старушенции ахнули от невиданного изобилия. Накрыли праздничный стол, рассадили детей. Через четверть часа приехала машина, привезла телевизор.

— Это дольше будет удерживать детей в приюте, — пояснил монах удивленным женщинам. — Может вы сумеете еще класс какой для них организовать?

— Сможем. Как же. Мы ведь сами в прошлом учителя, — почти одновременно затараторили женщины. — Деньги только надобно на учебные принадлежности. Но такие суммы. Нам бы кормить более менее постоянно детей.

— На первое время имеется, а там придумаем что-нибудь.

Подключили телевизор. Теперь малыши все сидели возле него.

Рус ушел в дальнюю комнату. Теперь ему дети перестали досаждать, как раньше. Сел, стал размышлять над дальнейшими планами. Выходило, что раньше, чем через месяц все равно у него не получится покинуть Бразилию. Прикидывая, где еще можно было бы раздобыть деньги, неожиданно увидел у дверей самую взрослую девочку приюта Дину. Ей шел четырнадцатый год, и она в полной мере помогала по содержанию детей.

Девушка была тиха, неприметна, и Рус ее даже как-то почти и не видел.

— Рус.

Монах посмотрел на нее.

— Купи мне, пожалуйста, какое-нибудь платье.

Что-то кольнуло у него в груди, и он уже внимательней вгляделся в Дину.

— Купим. Пойдем вместе. Мне как раз нужно завтра в центр.

— Только хорошее, — уже смелее проговорила девушка, но почему-то потупив взор.

— Дина, завтра ты сама выберешь себе платье.

Ее тихое, скромное обаяние трогало его. Она всегда молчала, выполняла в приюте работы младшей няньки. Хотя здесь дети почти все делали сами. Дина подняла глаза. Столько в ее очах было молчаливой просьбы и покорной грусти, что Рус, даже зная, что в любом случае выполнит ее просьбу, поторопился еще раз успокоить, чтобы не видеть на ее лице детского страдания.

— Бабушки экономят. Они боятся, что ты скоро уйдешь, и мы снова будем вести полуголодный образ жизни. Я уже взрослая, а работу найти не могу. Воровать не хочу.

Рус не знал, что можно сказать на эти слова. Он столько видел за эти годы в Южной Америке детских трагедий, столько, страданий, что готов был все деньги мира отдать им, лишь бы не видеть, не слышать детских слез и слов.

— Дина, не думай ни о чем. Завтра мы обязательно сходим в город.

Надо посетить кое-какие районы, ты поможешь мне. С тобой ко мне полицейские не будут привязываться.

Глаза девочки засияли, она захлопала в ладоши;., весело вскочила и убежала.

Глава седьмая

Раздосадованный Динстон понуро сидел в недостроенном холле большой фазенды с более чем хмурым и злым Скорцени. Перед ним находился уже не тот легендарный громила, любимчик фюрера, Отто Скорцени с гордым и холодным взглядом стопроцентного арийца. Бутылка традиционного шнапса-одно из немногих оставшихся удовольствий старого диверсанта.

Тонко нарезанный бекон, небольшая свора псов охотничьих пород, телевизор и…и старые тяжелые думы, пустые надежды на несвершившиеся мечтания. Да и какой человек с большим прошлым не мечтает даже тогда, когда ему завтра уже туда… Больной, убогий человек. Но мысль есть мысль. Она не убиваема, не уничтожаема, не исчезаема, не истощаема.

Если, конечно, не в больной голове деградирующей личности. Она в поисках лучшего из того, что ей известно и лучшего из того, что имеется. А если и не известно, все равно мечтает, ищет. И это уже не от выдуманной, холодной, совсем не эмоциональной материи. Это от чего-то далекого, всевышнего. Он, оно так заботится, чтобы его паства всегда надеялась и жила ожиданиями светлого, лучшего, вечного. Может это лучшее и есть тот потусторонний мир, о котором хором твердят попы всех без исключений религий. Но не дано об этом знать человеку при жизни на этом свете. Иначе без мечты, без надежды жизнь превратится в пресный отхожий водоемчик. Тогда уж лучше смерть, небытие. Так спокойнее. И мысль, страждущая и хнычущая, тебя не потревожит.

Так по-философски серьезно и глубоко размышлял старый ветеран вермахта Отто Скорцени. Осунувшийся, оплывший старикан, громко и неприятно чмокавший губами, довольно часто подливал себе шнапса и с удовольствием, даже более традиционно, картинно прикладывался к старой, армейской алюминиевой кружке с серебряной цепочкой. Взгляд его сохранил какую-то долю остроты, старческой сутяжности. Но сейчас эти высокие атрибуты прошлого и настоящего более походили на застывший взгляд оцепеневшей старой жабы.