Воспламеняющая взглядом

Он был неподвижен, одна рука все еще закрывала рот куклы, друга крепко зажимала его ноздри. Полная уверенность не помешает – пусть пройдет еще минут десять.

Он думал о том, что рассказал ему Уэнлесс о Чарлине Макти. Возможно ли, чтобы ребенок обладал такой силой? Он полагал, что это возможно. В Калькутте он видел, как человек прокалывал себя ножами – ноги, живот, грудь, шею, – затем вытаскивал ножи, не оставляя ран. Оказалось, что это возможно. И, конечно, интересно.

Он думал обо всем этом, но поймал себя на мысли: что почувствуешь, убивая ребенка? Сознательно он никогда этого не делал (хотя однажды подложил бомбу в самолет, бомба взорвалась, убив шестьдесят семь человек на борту, и возможно, среди них были дети, но это не одной то же, то было безлично). Его профессия не часто требовала убийства детей. Контора, в конце концов, не террористическая организация, как бы ни хотелось некоторым, скажем, некоторым слюнтяям в конгрессе, считать так. Они, в конце концов, – научное учреждение. Может, с ребенком все будет по-другому? В конце может появиться другое выражение в глазах, что-то другое, а не озадаченность, опустошающая и – да, да – так печалящая его.

Возможно, в смерти ребенка он отчасти откроет для себя то, что ему так хочется знать.

Именно такого ребенка, как эта Чарлина Макги. – Моя жизнь как пряма дорога в пустыне, – негромко сказал Джон Рэйнберд. Он внимательно посмотрел в мутные голубые кусочки мрамора, бывшие недавно глазами доктора Уэнлесса. – Но твоя жизнь никуда больше не ведет, мой друг... мой добрый Друг.

Он поцеловал Уэнлесса сначала в одну щеку, потом в другую. Затем вытащил на кровать и набросил на него простыню. Она опустилась мягко, словно парашют, и облегла его торчащий, теперь уже неподвижный нос.

Рэйнберд вышел.

Ночью он думал о девочке, способной якобы возжигать пламя. Он много думал о ней. Ему хотелось знать, где она находится, что думает, какие видит сны. Он испытывал к ней подобие нежности, стремление защитить ее.

Минуло шесть часов утра – он засыпал, уверенный: девочка будет его.

Ташмор, штат Вермонт

Энди и Чарли Макги добрались до коттеджа у Ташморского озера спуст два дня после пожара на ферме Мэндерсов. Начать с того, что «виллис» был далеко не в лучшей форме, а поездка по грязи через лесные дороги, указанные им Ирвом, не принесла ему пользы.

Наступила ночь бесконечного дня, начавшегося в Гастингс Глене. Они были менее чем в двадцати ярдах от конца второй и худшей из двух лесных дорог. Перед ними, скрытая густыми зарослями кустарника, лежала дорога 22. Они не видели дороги, но время от времени слышали шелест и шум пролетавших мимо автомашин и грузовиков. Ночь они провели в «виллисе», обнявшись, чтобы было теплее. И двинулись вновь в путь на следующее утро – вчерашнее утро – вскоре после пяти, когда дневной свет был всего лишь блеклой белой полоской на востоке.

Чарли – бледная, вялая, измученная – не спросила отца, что случится, если пикеты на дорогах передвинуты дальше на восток. Если пикеты передвинуты, их поймают, и на этом все кончится. Не вставал и вопрос о том, чтобы бросить «виллис». Чарли не могла идти, не мог идти и он.

Поэтому Энди выехал на шоссе, и весь этот октябрьский день они вертелись по второстепенным дорогам под белым небом, которое грозилось дождем, но так и не пролило его. Чарли много спала. Энди беспокоился, что она спит нездоровым сном, стараясь убежать от случившегося с ними, вместо того чтобы попытаться приспособиться к происшедшему.

Дважды останавливался он у придорожных кафе, покупал котлеты с жареным картофелем. Во второй раз он воспользовался пятидолларовой бумажкой, которую дал ему водитель фургона Джим Полсон. Мелочь из телефонов была почти израсходована. Он, вероятно, выронил часть монет из карманов в то сумасшедшее утро у Мэндерсов, но не мог этого вспомнить. Кое-что еще исчезло: за ночь ушли пугающие омертвелые пятна на лице. Он ничего не имел против их исчезновения.

Большая часть котлет и картофеля, купленных для Чарли, осталась несъеденной.

Прошлым вечером они остановились на площадке отдыха у шоссе через час после наступления темноты. Никого не было. Стояла осень, и сезон кочевь индейцев прошел до следующего года. Грубо сработанное объявление выжженными по дереву буквами гласило: «НОЧЕВКА ЗАПРЕЩЕНА, КОСТРОВ НЕ РАЗВОДИТЬ, ПРИВЯЖИТЕ СОБАКУ, МУСОР НЕ БРОСАТЬ – ШТРАФ – 500 ДОЛЛАРОВ».

– Тоже мне чистюли, – пробормотал Энди и проехал на «виллисе» в дальний конец усыпанной гравием площадки, к рощице на берегу узкого журчащего ручья. Они с Чарли вышли из машины и, не сговариваясь, направились к воде. Небо затянули облака. Но было не холодно. Звезды не просматривались, и ночь казалась очень темной. Присели, прислушались к говору ручейка. Он взял руку Чарли, тут она заплакала – громкие захлебывающиеся рыдания, казалось, готовы были разорвать ее. Он обнял ее и побаюкал.

– Чарли, – пробормотал он. – Чарли, Чарли, не надо. Не плачь.

– Пожалуйста, не заставляй меня делать это снова, папочка, – рыдала она. – Если ты прикажешь мне сделать это, я сделаю и потом убью себя, так что, пожалуйста... пожалуйста... никогда...

– Я люблю тебя, – шепнул он. – Успокойся и перестань болтать о самоубийстве. Это сумасшедшие разговоры.

– Нет, – сказала она. – Не разговоры. Обещай, папочка. Он долго думал и затем медленно произнес:

– Не знаю, смогу ли, Чарли. Но обещаю – постараюсь. Этого достаточно?

Ее тревожное молчание служило красноречивым ответом.

– Я тоже боюсь, – сказал он мягко. – Отцы тоже пугаются. Поверь мне.

Эту ночь они снова провели в кабине «виллиса». К шести утра – снова были в пути. Облака стали рассеиваться, и к десяти часам наступил безупречный день бабьего лета. Вскоре после пересечения границы штата Вермонт они увидели в садах людей, взбирающихся на лестницы, словно на мачты, и грузовики, наполненные плетеными корзинами с яблоками.

В одиннадцать тридцать они свернули с дороги 34 на узкую грунтовую дорогу с надписью «Частное владение», и Энди вздохнул с облегчением. Они добрались до Грэнтера Макги. Они были на месте.

Медленно проехали примерно полторы мили к озеру. Осенние листья, красные и золотые, перелетали через дорогу перед тупым носом джипа. Когда сквозь деревья засверкала вода, дорога раздвоилась. Поперек более узкой колеи висела тяжелая металлическая цепь, а на цепи – желтая табличка со ржавыми пятнами: «ПРОХОДА НЕТ ПО УКАЗАНИЮ ШЕРИФА ОКРУГА». Большая часть ржавых пятен образовалась вокруг шести или восьми углублений в металле, и Энди предположил, что летом какой-то отдыхавший здесь парнишка в течение нескольких минут развеивал скуку, хлопая по табличке из револьвера 22-го калибра. Но это было давным-давно.

Он вылез из «виллиса», достал из кармана кольцо с ключами. На кольце висела бирка из кожи с почти стершимися его инициалами Э.МкГ. Этот кусочек кожи Вики подарила ему на рождество – рождество накануне рождения Чарли.

Он постоял какое-то мгновение перед цепью, глядя на кожаную бирку, затем на сами ключи. Их было около двух десятков. Забавная штука эти ключи: по ним, имеющим тенденцию скапливаться на кольце, можно проследить жизнь. Некоторые люди, безусловно более организованные, чем он, просто выбрасывали старые ключи; те же организованные люди каждые шесть месяцев имели привычку проверять и очищать свои бумажники. Энди никогда не делал ни того, ни другого.