Воспоминания (1865–1904)

«…9. Вследствие нового размещения Специальных классов вверенного мне Корпуса, предписываю принять к руководству следующее:

Камер-пажи и пажи встают в 6.30 утра, в 7.15 строятся в сборном зале нижнего этажа, откуда ведутся к чаю; в 7.35 возвращаются в помещение нижнего этажа; в 7.50 собираются в классы с тем, чтобы в 7.55 все сидели на своих местах.

Классы продолжаются с 8.00 до 11.10 с двумя переменами в 10 минут.

В 11.15 камер-пажи и пажи строятся к завтраку в верхней галерее и идут в столовую через помещение общих классов.

От завтрака они возвращаются в спальню, в которой остаются до 11.55 (в это время желающие могут быть уволены на гулянье).

В 11.55 все должны быть в классах, которые продолжаются до 2.10 с переменою в 10 минут; в 2.10 все идут в нижний этаж на ротные занятия, продолжающиеся до 4-х часов пополудни.

В 4.15 камер-пажи и пажи строятся к обеду в нижнем сборном зале; после обеда они снова возвращаются в нижний этаж, где остаются до 5.30 (в это время желающие могут быть уволены на гулянье).

В 5.30 все возвращаются наверх в классы и остаются там до 8.30; в 8.30, взяв книги, необходимые для занятия, идут вниз по малой лестнице и в 8.40 строятся к чаю в нижнем сборном зале.

По возвращении из столовой производится перекличка и читается вечерняя молитва (в 9 часов).

В 10 часов вечера не занимающиеся должны ложиться спать.

Дверь из спален на малую лестницу в то время, когда пажи находятся в классах, должна быть заперта.

Газеты и журналы должны находиться в читальной комнате.

Свободные от занятий пажи могут принимать посетителей в нижней приемной комнате ежедневно от 2.15 до 5.30 часов пополудни. В остальное время посетители допускаются не иначе, как с моего разрешения.

Подписал: директор корпуса, свиты его величества генерал-майор Дитерихс.

Верно: адъютант корпуса капитан Олохов».

В корпусе жизнь в специальных классах значительно отличалась от жизни общих классов. Все было основано на дисциплине, старший класс начальствовал над младшим. Оба класса составляли, в строевом отношении, роту, разделенную на четыре взвода.

Во главе стоял ротный командир полковник Энден, затем четыре ротных офицера: два заведовали двумя отделениями старшего класса, полковники Бауэр и Аргамаков, и два в младшем специальном – капитан Пахомов и поручик Потехин. У меня ротным офицером был Потехин. Это был не особенно образованный офицер, но как строевой был выше всех других, а это было главное, что от него требовалось. Он был бурбон, [96] но за этой «бурбонностью» скрывалась прекрасная душа, и мы его очень любили, он никогда никому не делал неприятностей, не ходил жаловаться, расправляясь всегда сам с провинившимся. Мы его звали «жамайсом», так как он любил отпускать французские словечки, язык же он совершенно не знал и страшно коверкал слова. Любимое его слово было «jamais», [97] но он его произносил «жамес», и часто, когда должен был сделать замечание, говорил: «Жамес не позволю». А раз, увидавши одного пажа, читавшего книгу Золя «Page d'amour», [98] подошел к нему и спросил: «Что вы читаете?», – тот подал книгу. Потехин, посмотрев на нее и отдавая назад, сказал: «А, паж дамуре читаете, это хорошо, читайте, читайте, как пажи любили». При этом он как-то особенно говорил в нос.

96

…бурбон… – офицер, выслужившийся из нижних чинов; вообще грубый, неразвитой офицер.

97

«jamais» (фр.) – никогда. Произносится как «жамэ».

98

«Страница любви» – роман Эмиля Золя.

Когда он обучал нас строю, то педантично требовал, чтобы по команде «смирно» мы бы буквально замирали, что муха, если пролетит, было бы слышно. Боже сохрани, если кто-нибудь из нас шелохнется – моментально два, три дневальства сверх очереди.

В другом отделении младшего класса был капитан Пахомов – это был человек гораздо более образованный, окончивший академию, но мы его не любили, так как в нем мало было доброжелательности, он был придирчив, и потому мы ему делали неприятности.

Другие два офицера, Аргамаков и Бауэр, имели оба совершенно два разных характера. Первый был мягок и снисходителен до крайности, он никогда никому не делал замечаний, это была сама доброта, его очень любили, но и в грош не ставили, звали почему-то «сестрой». Второй был литовец, аккуратный, педантичный; строевик он был не особенный, но очень любил нас, пажей, очень был к нам привязан, мы это чувствовали и платили ему тем же. Он говорил не совсем чистым русским языком и имел привычку повторять: «А знаете ли, знаете ли, черт возьми…», – когда рассказывал что-нибудь.

Ротный командир фон-Энден был милый человек, но он мало как-то внушал нам доверия, и мы его не брали всерьез, хотя это был человек очень образованный. Он никогда ничего не брал на себя и не выгораживал своих пажей, доводя обо всем до сведения директора, что ему не прощали.

Адъютантом корпуса был капитан Олохов, заменивший милейшего и добрейшего Даниловского, которого мы все очень любили. Адъютант собственно мало касался пажей, так как стоял от них довольно далеко, только при несении пажами придворной службы он являлся их руководителем.

Помимо всего этого начальства, у пажей младшего специального класса весь старший класс являлся начальством, это начальствование выражалось в том, что при проходе камер-пажа или пажа старшего класса пажи младшего класса обязаны были вставать; камер-пажи и пажи старшего класса дежурили по роте, а младшего были наряжаемы дневальными – они непосредственно подчинялись дежурному и при вступлении на дневальство обязаны были являться ему и фельдфебелю. При этом бывало очень часто, что дежурный, оставшись недоволен явкой, приказывал явиться еще раз, повторяя это по несколько раз. Все дело было в том, что при явке надлежало поднять правую руку и приложить к каске, не раньше и не позже. То же проделывалось и с экстернами, которые по приходе в корпус обязаны были также являться дежурному. Пажам младшего класса запрещено было проходить мимо фельдфебельской кровати, в курительной комнате они не могли проходить за известную черту, находясь даже в курилке, младший в присутствии старшего не смел стоять в свободной позе – виновный в нарушении почтительности сейчас же призывался к порядку и нес кару в форме наряда на большее или меньшее число внеочередных лишних дневальств. Все эти правила и обычаи не касались пажей младшего класса, оставленных на второй год и не перешедших в старший класс, их называли майорами, и они, в виде исключения, пользовались всеми правами старшего класса.

Должностными лицами среди камер-пажей старшего класса считались фельдфебель (он же был камер-пажом государя) и четыре старших камер-пажа. У фельдфебеля на погонах виц-мундира была широкая золотая нашивка, у старшего камер-пажа три узких золотых нашивки, у камер-пажей по две. Фельдфебель являлся начальником как старшего, так и младшего класса и имел надо всеми дисциплинарную власть, но пользовался он ею только над младшим классом. Он же вел наряды дежурных и дневальных и являлся как бы полным хозяином в роте. С ним очень считались и ротные офицеры.

Затем четыре старших камер-пажа – у каждого было свое отделение. Старший камер-паж пехотного отделения старшего класса являлся первым после фельдфебеля и в случае отсутствия этого последнего заменял его. Затем следовал старший камер-паж кавалерийского отделения старшего класса. По отношению к своим отделениям эти камер-пажи хотя и имели дисциплинарную власть, но не пользовались ею, так как это были их товарищи по классу.

Младший класс делился на 1-е и 2-е отделения. Каждое имело своего старшего камер-пажа, который всецело пользовался своей дисциплинарной властью над пажами своего отделения.

У меня старшим камер-пажом был Клингенберг, который к нам не особенно придирался и держал себя вполне тактично. В другом отделении был Рамзай – милейший человек, это был друг своего отделения.

Фельдфебелем был у нас Алексей Нейдгарт, человек очень надменный и неприятный, в лагере он довел нас до исступления, и мы ему устроили целый бойкот и только перед самым его выпуском в офицеры примирились с ним.

Все эти отношения старшего класса к младшему не могли не казаться дикими, но они имели, несомненно, и хорошую сторону, приучая к дисциплине и почтению к старшим, что в военной среде являлось совершенно необходимым. Конечно, благодаря отрицательным чертам характера некоторых воспитанников старшего класса эти отношения – вернее подтяжки – принимали уродливую форму.