Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]
Шрифт:
Я снова посмотрела на нее и спросила:
— А кто вы?
— Я та, что предлагает вам все, чего вы лишены: кров, пищу, одежду и деньги.
— А какова цена?
— Потом поговорим и об этом, только поторапливайтесь! Я теряю из-за вас не только время, но и шаль и шляпу.
Я все еще колебалась.
— Что ж, тогда доброй ночи, прелестное дитя! — и она шагнула к экипажу.
— Сударыня, сударыня! — взмолилась я.
— Так что, вы решаетесь?
— А если завтра ваши предложения мне не подойдут, будет ли мне позволено уйти от вас?
— Это как вам будет угодно! Разумеется, прежде возместив мне расходы,
— Я следую за вами, сударыня.
Я поднялась. Вода стекала с меня ручьями.
— Садитесь впереди, да так, чтобы вас и видно не было.
Я повиновалась, скорчившись в уголке. Она покачала головой:
— Да, вы являете собой жалкое зрелище!.. Кстати, у вас нет никаких неприятностей с полицией?
— У меня?
— Ну да, у вас.
— Какие у меня могли быть отношения с полицией? Я только сегодня утром вышла из собственного дома!
— Ах! Так у вас был собственный дом?
— Да.
— И где же он находился?
— На Пикадилли.
— Но Пикадилли — не наш квартал.
— Не ваш квартал? Я вас не понимаю.
Она снова внимательно оглядела меня, и ее губы вытянулись в ниточку.
— Впрочем, это возможно, — наконец произнесла она. — Вид у вас вполне добропорядочный. Однако кто угодно может принять такой вид!
— Сударыня! — воскликнула я, почти оглушенная ее низменной манерой выражаться. — Если вы уже раскаиваетесь, что сделали мне предложение, я готова выйти из кареты.
— Нет, оставайтесь.
И она сама захлопнула дверцу и приказала кучеру:
— Домой!
Через десять минут экипаж остановился перед домом в Хеймаркете, все окна которого были наглухо закрыты.
Я сильно окоченела, но, едва переступив порог этого дома и услышав, как за мной со стуком захлопнулась дверь, почувствовала, что мне стало еще холоднее.
Мне показалось, что я вступила в склеп.
И действительно, то был могильный приют, могила целомудрия и добродетели, откуда нельзя было выбраться, не неся в душе следы нравственной гибели, гораздо более устрашающие, чем печать физической смерти!
XXI
Из того, что мне требовалось, неотложнее всего — даже утоления голода — была надобность переменить всю одежду и принять ванну.
Миссис Лав — было ли то прозвищем, данным ей завсегдатаями дома, или капризом случая? — прекрасно поняла, насколько оба эти желания правомерны, ибо сразу по нашем прибытии приказала, чтобы приготовили ванну и принесли смену белья и пеньюар в предназначенную мне комнату.
Войдя в нее, я без сил рухнула в кресло, продрогшая, почти без чувств, едва замечая, что делалось вокруг меня.
Миссис Лав с недюжинной расторопностью распоряжалась всем, но ее взгляд ни на миг не отрывался от меня.
Когда воду согрели, она решила лично прислуживать мне в качестве горничной и приступила к этим обязанностям с некоторым жаром, впрочем, это обстоятельство прошло мимо моего сознания: в том полубесчувственном состоянии, в какое я впала, мало что могло меня насторожить. Мое платье намертво прилипло к коже — в те времена носили очень тесные туалеты, — и она разорвала его на мне, ножницами перерезав
шнурки корсета.В одно мгновение я оказалась нагой. Хотя меня увидела всего только женщина, на меня нахлынуло какое-то неопределенное чувство стыда и кровь бросилась в лицо.
Я поискала укрытия в ванне, но прозрачная вода служила недостаточным покровом моей наготе.
При всем том, едва вступив в теплую воду, я ощутила несказанное блаженство, грудь расправилась, дышать стало легко.
— Ах, сударыня, — вскричала я, уже нимало не беспокоясь о побуждениях, какими руководствовалась эта особа, оказавшая мне столь необычное гостеприимство, — как я вам благодарна!
— Полно, полно, — пробурчала она. — О вас позаботятся, моя крошка, будьте покойны: вы достаточно красивы для этого.
Затем она позвонила и громко приказала принести чашку бульона, при этом тихо прибавив несколько слов, но я не разобрала их.
В обстановке и духе этого дома ощущалась странная смесь роскоши и дурного вкуса. Так, какая-то особа, одетая слишком кокетливо для служанки и недостаточно изысканно, чтобы выглядеть женщиной из порядочного общества, принесла мне превосходный бульон в чашке из грубого фаянса.
Я не без отвращения поднесла ее к губам — за один лишь год я заразилась всеми привычками жизни в роскоши: я, некогда бедная крестьянка, уже не могла себе представить, как можно есть не на серебре и пить не из хрусталя или фарфора.
Когда я выпила бульон, миссис Лав подошла к ванне, встала за моей спиной, взяла расческу, расплела мои волосы и сама расчесала их с такой тщательностью и ловкостью, которая сделала бы честь настоящему парикмахеру, затем она снова заплела их и укрепила короной на голове, придав прическе столь утонченно-прихотливый вид, что я не могла не признать ее искусность, едва взглянув на себя в зеркало.
Когда она почти управилась с моими волосами, возвратилась служанка и шепнула ей на ухо несколько слов, от которых на лице миссис Лав расплылась удовлетворенная улыбка.
— А теперь, милочка, — радостно провозгласила она, — вам пора выбираться из ванны: слишком долгое пребывание в горячей воде вредит не только здоровью, но и красоте. Идите, я сама вытру вас и помогу вам обсохнуть.
Я давно уже приучилась пользоваться во время своего туалета услугами служанки, а потому без стеснения приняла приглашение миссис Лав. Комната была плотно закрыта и хорошо натоплена, по ней не гуляли сквозняки, а под ногами лежал толстый ковер. Я вышла из пены, как Венера, но, в отличие от античной богини, не имея возможности прибегнуть к тому естественному прикрытию, каким послужили бы мои длинные волосы, будь они распущены. Миссис Лав подошла ко мне с пеньюаром, но неожиданно обернулась к служанке:
— Что это за грубое полотно? — спросила она. — Не принимаете ли вы мисс за какую-нибудь девицу с постоялого двора? Уберите-ка эти тряпки и принесите батистовые сорочки и батистовый пеньюар.
Служанка вышла; я с удивлением поглядела ей вслед, пытаясь, наподобие античной статуи прикрыть наготу руками. Миссис Лав расхохоталась:
— Ах, вот оно что! Вы, как видно, выпускница пансиона благородных девиц? В таком случае, малышка, надо было меня предупредить, я бы надела перчатки до того, как прикоснуться к вам, и наложила бы на рот повязку прежде чем заговорить. Ну же, встаньте прямо и поднимите руки, чтобы от них отхлынула кровь.